Георгий Степанов - Закат в крови [Роман]

Теперь, когда тот, на кого уповала буржуазия, сожжен на Свинячем хуторе, господам богарсуковым не остается ничего, как только умирать».

Леонид Иванович последние дни плохо чувствовал себя и почти не выходил из дому. Но сейчас, когда Глаша рассказала ему о Корнилове, оживился.

— И все-таки, — сказал он, — сомневаюсь, что это был доподлинный труп генерала.

— А чей же?

— Скорей всего, какого-нибудь неизвестного калмыка, которого офицеры, с тем чтобы сбить с толку красноармейцев, с почестями погребли в Елизаветинской. Впрочем, это не столь важно. Главное — Корнилов убит, и теперь белые вряд ли сыщут себе другого вождя, такого популярного, как он. Словом, я убежден: смерть Корнилова скажется на судьбе всего контрреволюционного движения самым роковым образом. Он был видной фигурой.

12 апреля Деникин перевел войска в станицу Успенскую, обеспечив их заслонами у Дмитриевской, Расшеватской и у Новолокинского посада.

Приход в Успенскую радовал тем, что она была далеко в стороне от железных дорог, и офицеры не скрывали своего настроения:

— Вырвались-таки из железнодорожной паутины…

В Успенской Филимонову удалось созвать большой казачий сход. Выступивший на нем Деникин пытался уверить казаков, что Добровольческая армия будет стоять на защите интересов трудового казачества, трудового народа.

— Это нам завещал, — говорил он, — Лавр Георгиевич Корнилов, который был выходцем из народа, сыном каракалинского простого казака. И я не из богатых. Мой дед был крепостным крестьянином, а отец — прапорщиком…

Марков выступал последним. Короткими отрывистыми фразами он говорил о том, что кубанские казаки, имея во главе опытных, искусных военачальников, будут неизменно одерживать победы. И закончил так:

— У большевиков нет ни дисциплины, ни порядка. Комиссары лишены военных знаний. У нас же и знания, и опыт, и дисциплина. Мы не боимся смерти… Ваше казачье счастье, так же, как мое, — в подвиге, в военной доблести. Я сам буду командовать кубанцами. А я уже имею золотое оружие и уверен, что его будет иметь каждый храбрый казак, идущий с нами!

В тихой и спокойной Успенской Деникин произвел смотр своих сил.

Утром колонны добровольцев выстроились на обширной зеленеющей церковной площади. Оркестр казаков, стоя у церковной паперти, играл военные марши. Ивлев был в группе штабных офицеров и со скорбным чувством вглядывался в оборванное, малочисленное добровольческое воинство. В колоннах он не видел уже очень многих: не было полковника Неженцева и полковника Патронова, всего чехословацкого батальона, почти никого не осталось из офицеров-моряков, мало, совсем мало было людей в студенческих шинелях.

— Доброй половины первопоходников уже нет, — сказал Долинский, как бы отгадав мысли Ивлева.

Резко бросалась в глаза пестрая, разномастная одежда на офицерах и юнкерах. Заношенные шинели и фуражки, разбитые, растоптанные, порыжевшие сапоги и ботинки… Одинаковыми были, пожалуй, только лица — коричневые от загара, посуровевшие.

«Мало нас, мало!» — эта мысль повергала Ивлева во все большую и большую скорбь.

Внезапно из-за церковной ограды появился верхом на вороном коне полковник Барцевич, пять дней назад посланный во главе разъезда в станицу Егорлыкскую. За ним на площадь выехала сотня незнакомых казаков на рыжих рослых конях.

— Вернулся, и, кажется, с пополнением! — обрадовался Долинский. — Вот молодчага!

Полковник Барцевич подскакал к группе генералов и, осадив коня, обратился к Деникину:

— Ваше превосходительство, задонские казаки поголовно ополчились и ведут отчаянную борьбу с большевиками. Вот со мной пришла от них сотня. Они бьют челом вам и Добровольческой армии, просят забыть старое и скорее прийти на помощь…

Деникин приосанился:

— От души благодарю вас, господин полковник, за доблестную службу и добрые вести!

Поздоровавшись с донцами, он попросил их проехать вдоль строя добровольцев.

Барцевич, несмотря на то что сделал пробег в двести верст без отдыха туда и обратно, выглядел бодро. Вдохновенно поблескивая глазами, он рассказывал штабным офицерам:

— Не одни задонские казаки поднялись, восстал весь Дон. В руках восставших Новочеркасск.

— Мы вас тоже, господин полковник, можем порадовать, — сказал Долинский. — Сегодня утром прибыли в Успенскую посланцы из кубанских станиц, в частности — из Прочноокопской. Они сообщили, что тайные офицерские и казачьи организации в Лабинском, Баталпашинском отделах и в одной части Майкопского отдела имеют достаточно оружия и готовы поднять казаков.

— Нет, нам надо прежде всего идти на подмогу к донцам! — твердил Барцевич. — Там дела развертываются широко.

После смотра Деникин пригласил атамана Филимонова, Быча и Рябовола к себе.

— Решил прежде всего помочь Дону и донцам, — объявил он. — Пойдем в Задонье!

Во всех трех комнатах, полных солнечного света, было людно.

По рукам адъютантов ходили листки с первым воззванием Деникина, отпечатанные в походной типографии Кубанского правительства.

Новый командующий, обращаясь к офицерам и казакам, призывал к дальнейшим самоотверженным подвигам и уже рисовал перспективы ближайшего будущего в радужных красках.

— Сегодня на рассвете, — сказал Деникин, подойдя к Маркову, — прибыла группа посланцев из Кавказского и Армавирского отделов. Там кубанцы взялись за оружие и в ряде хуторов упразднили Советы. А в Ейском отделе, в станице Новощербиновской и в станице Незамаевской, настоящее восстание. Идут бои. Кубанцы образумились. В казачьей массе появилась воля к сопротивлению большевизму. Как же при таких обстоятельствах не выступить с радостным воззванием?

Марков слушал Деникина, как больной — лекаря, обещающего скорое выздоровление.

— Забрезжил свет и с севера! — продолжал воодушевленно Деникин. — Получены сведения о серьезном движении на Дону. Отряд походного атамана Попова, ушедший в калмыцкие степи, не погиб. Донские казаки тоже начали подниматься… Теперь члены Кубанского правительства настаивают на том, чтобы мы повернули на помощь казакам Кавказского отдела или, по крайней мере, направили хотя бы четыре сотни казаков и четыре — черкесов под командованием Покровского в Лабинский отдел. Лабинцы тоже восстали. — Командующий взял Маркова под руку: — Пойдемте, Сергей Леонидович, в комнату Романовского, обдумаем и решим ряд назревших вопросов…

Все, что сейчас услышал Ивлев, ободряло его. «Может быть, и в самом деле черная полоса неудач минула? Вот воззвание командующего полно надежд. Он уже видит конец бедствиям. А вообще человек так устроен, что он никогда не бывает настолько несчастливым, чтобы не мог стать вновь счастливым…» Ивлев закурил и вышел во двор.