Георгий Степанов - Закат в крови [Роман]

В глубине палисадника на низенькой скамье сидел, греясь на солнце, Родзянко. К нему подошли Дюрасов и Ковалевский.

— Вы знаете, — сказал Дюрасов, обращаясь к Родзянко, — офицеры негодуют на вас.

— Почему? Чем я заслужил их нерасположение? — обеспокоился тот, надев на седую большую голову шапку.

— Они считают, — живо объяснил Ковалевский, — что вы повернули корабль России к крушению.

— Утверждать нечто подобное — это совсем не знать истории февральских событий семнадцатого года! — горячо парировал Родзянко.

— Но вы же испугались безоружных толп питерских рабочих, — напомнил Дюрасов.

— Не я, а князь Голицын как председатель правительства. И он со своими министрами ушел в отставку в самый критический момент истории.

— А кто настоял на отставке кабинета министров? — спросил Ковалевский.

— И разве не вы, господин Родзянко, уверяли генерала Рузского, что переворот будет совершенно бескровным, безболезненным и без ненужных жертв? — добавил Дюрасов.

— В результате ваших настояний и просьб, — подхватил Ковалевский, — генерал-адъютант Рузский отменил приказ об отправке военных частей в Петроград.

— Да, надо было прекратить посылку войск, так как все равно они не хотели действовать против народа, — подтвердил Родзянко.

— Значит, правы наши офицеры, когда говорят, что вы потворствовали толпе! Да и сам я видел, как вы с высокого крыльца Думы кричали: «Проклятие царизму!» Вы утверждали, что ненависть к династии дошла до крайних пределов…

Ивлев видел, как дружное нападение офицеров ошеломляюще подействовало на бывшего председателя Государственной думы. С каждой минутой Родзянко все более растерянно и нелепо оправдывался. Причем напирал на то, что в Петрограде стихийно началась настоящая революция. Был разгромлен арсенал, рабочие Питера растащили из складов арсенала сорок тысяч винтовок, сожгли здание Окружного суда, разгромили все полицейские участки, и если бы Государственная дума разбежалась, Петроград был бы отдан безбрежной анархии.

— Ну а зачем вы заявили генералу Рузскому, что единственный выход для императора Николая Второго — это отречься от престола? — перебил Дюрасов.

— Но и генерал Алексеев писал Рузскому: «Выбора нет, и отречение должно состояться!»

— Вы потребовали через Алексеева, чтобы главнокомандующие фронтов настояли на отречении? — спросил Ковалевский.

— Нет, не я, а сам император велел Алексееву запросить мнение главнокомандующих, — уточнил Родзянко. — И все они единодушно ответили, что для блага родины его величеству нужно отречься. Больше того, Алексеев и Лукомский составили в Ставке текст отречения и прислали его на станцию Дно.

— И все-таки отрекли царя не генералы, а вы — председатель Государственной думы! — запальчиво заявил Дюрасов. — Потом, когда государь отрекся второго марта в пользу брата, вы говорили великому князю Михаилу Александровичу в его же доме на Миллионной улице о необходимости для спасения отечества не принимать царского скипетра в руки.

Родзянко, словно боясь, что офицеры начнут бить его, торопливо поднялся со скамьи.

— Вы обманули Рузского, Алексеева, напугали Михаила Александровича, отрекли царя, и Николай Второй должен вас проклинать! — не унимался Дюрасов.

— Нет, император не будет проклинать меня. — Родзянко отрицательно мотнул головой. — Отдавая отречение Рузскому, он сказал: «Единственный, кто честно и беспристрастно предупреждал меня и смело говорил мне правду, был Родзянко!»

— Это он вашу искусную ложь принимал за правду до последней минуты своего царствования! — воскликнул Дюрасов. — Если бы вы не отрекли его прежде времени, Россия закончила бы войну полной победой над Германией, и мы сейчас, может быть, ходили бы по Берлину, а не по этой захолустной станице. Наконец, позвольте спросить: кто вскормил на своей груди гаденыша-провокатора Александра Федоровича Керенского? Только благодаря вам этот фигляр и болтун выскочил на пост председателя Временного правительства и своими действиями разложил русскую армию.

— Да, никто не принес столько вреда России, как вы и ваш Керенский. — Ковалевский ткнул пальцем в грудь Родзянко.

Широкое одутловатое лицо бывшего председателя Государственной думы побелело.

— Простите, господа офицеры, но я не могу больше выслушивать ваши резкости, — дрожащим голосом пролепетал Родзянко.

Ивлеву стало жалко старика.

— Друзья, нельзя же так! — сказал он, обращаясь к офицерам.

— А разве можно, чтобы по милости таких горе-деятелей мы обливались теперь кровью? — снова вспыхнул Дюрасов. — И они еще под нашим крылом прячутся от того чудовищного, что сами породили политическим интриганством, славолюбием, властолюбием, алчностью, неумением править государством!

— Ну что об этом толковать в поздний след? — примиряюще заметил Ивлев. — Друзья, отпустите господина Родзянко! Идите, Михаил Владимирович, в штаб от греха. — Ивлев решительно встал между офицерами и стариком.

Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы вдруг на крыльце дома не появился Деникин.

— Ваше превосходительство! — взмолился Родзянко, дрожа двойным отвисшим подбородком. — Мне очень тяжело жаловаться, но все же решил сказать вам, что ваши офицеры считают меня главным виновником революции и всех последующих бед. Возмущаются моим присутствием в армии. Скажите, Антон Иванович, откровенно: если я в тягость, то останусь в этой станице, а там видно будет…

Деникин укоризненно взглянул на офицеров, взявших под козырьки, потом раздельно, чтобы они слышали, сказал:

— Успокойтесь, Михаил Владимирович. Я пресеку все эти выпады. Вы, как опытный государственный муж, еще послужите нам в деле восстановления государственности… А кто главный виновник революции — это решит беспристрастный суд будущего!

Утром 13 апреля станичная церковь в Успенской была полна офицеров, юнкеров, казаков. Перед царскими вратами, на квадратном, по торжественному случаю, цветном ковре стоял на коленях Деникин, позади него полукругом — генералы Романовский, Эрдели, Марков, Эльснер, Боровский, Богаевский, Казанович. Справа от группы генералов — атаман Филимонов, Рябовол, Калабухов, Быч, полковник Науменко и другие члены Кубанского правительства. Еще подальше — группа в штатских костюмах. Это бывшие государственные деятели, члены Государственной думы — князь Львов, Половцев, Новосельцев, братья Суворины, штатский генерал Кисляков, мадам Щетинина, два профессора Донского политехнического института, сгорбившийся и поседевший Родзянко…

За всю историю своего существования церковь станицы Успенской никогда не видела столь необычных посетителей, и потому, вероятно, священник отец Никодим, тощий, впалогрудый, лысый, правя панихиду по убиенном генерале Лавре Корнилове, то и дело спотыкался на словах, и комендант штаба Деникина, строгий пожилой офицер, отлично знавший церковную службу, поправлял его и укоризненно качал головой, седой с висков.