Сергей Житомирский - Эпикур

Посмотри, какой ценой демократия поддерживает гражданский мир. У нас три сорта власти: законодательная — Собрание и Совет пятисот, судебная — Ареопаг и Гелиэя, и, наконец, исполнительная — стратеги, таможенники, заведующие финансами и зрелищами. Сколько денег всё это стоит! Сколько бездельников, взяточников, крючкотворов вокруг этого кормится! А цель одна — погасить зависть бедняков и ограничить жадность богатых, то есть охранять несправедливость.

В справедливом обществе каждый занимается своим делом и не лезет в чужие, значит, нет зависти и посягательств. Поэтому власть упрощается, ни законодательной, ни судебной не потребуется. Нужна будет только решающая или идейная власть и исполнительная, она же военная. Так что во главе государства должны стоять два тайных совета — Совет философов и военный.

— Но почему тайных? — спросил Эпикур, которому идея друзей нравилась всё меньше.

— Иначе нельзя, — стал объяснять Тимократ. — Быстро новое общество не построишь, нужно время для перехода от несовершенного к совершенному. Многие люди не сразу поймут идею нового государства. Появятся противники, начнётся борьба. И тут военные хитрости необходимы. Кстати, и Платон пишет об этом. Помнишь, чтобы убедить народ, он предлагал ввести учение о том, что люди рождены Землёй и носят в себе разные части железа, серебра и золота и от этого зависит, к какому сословию их причислить. Или его план тайного наблюдения за способными подростками. Короче, без соблюдения тайны вряд ли удастся воспитать новых людей.

— Это все мелочи! — махнул рукой Софан. — Надо захватить власть и поклясться в верности Александру, а там видно будет. Если кивнёт, победа обеспечена. И самое главное, Коринфский договор лишит демократов надежды на помощь извне. А тебе, Эпикур, раз уж ты вхож в Академию, задание: ты должен осторожно поговорить с Ксенократом и понять, согласится ли он в случае удачи стать почётным членом Совета философов.

— Я никому ничего не должен, — запротестовал Эпикур.

— Ну, не придирайся к словам, — примирительно сказал Софан. — Если тебе это неудобно, обойдёмся. Поможешь в чём-нибудь другом.

— Нет, — твёрдо сказал Эпикур. — В этой игре я не участвую. И не советую вам.

— Почему? — удивился Тимократ. — Ведь ты последователь Платона.

— Какая-то на всём этом грязь. Македонские деньги, подкуп, обман...

— Важна цель, — возразил Софан. — Что же делать, если дорога к ней — как улица Скира весной. А цели наши чисты. Ведь мы несём счастье всем, даже самым бедным.

— Как хотите, — покачал головой Эпикур, — Я вам не помощник.

— Я думал, ты с радостью... — сказал Софан. — А ты прямо как Менандр. Может, трусишь? Ладно. Дело нешуточное, так сразу решаться тоже не стоит. Подумай. И конечно, не труби, мало ли что.

— Можешь забыть, — успокоил его Эпикур. — Считай — разговора не было.

Разочарованный Софан отхлебнул неразбавленного вина и предложил сыграть. Тимократ согласился, Эпикур сказал, что пойдёт. Софан проводил его до дверей и выпустил наружу.

— Заходи, — сказал он на прощанье. — Появятся деньги — приноси, не прогадаешь.

Эпикур вышел на дорогу и пошёл к Академии. Резкий прохладный ветер бил ему в лицо. Небо казалось пёстрым от белых с густыми тенями облаков и ярко-синих просветов.

Юноша был смущён и расстроен. Встреча с Софаном глубоко задела его. Не так он представлял себе свидание с другом. Вместо теплоты Эпикур встретил едва ли не полное безразличие, которое, наверно, было бы полным, не подвернись эта дурацкая затея с заговором. И не только по отношению к себе. Похоже, Софан не бедствовал, но даже не вспомнил своего деда. Конечно, стоит ли помогать одному бедному старику, если ты собираешься дать счастье целому народу?

Беседа о «Государстве» оставила ещё более тяжёлое чувство. Она заставила Эпикура по-новому взглянуть на эту идею Платона и внутренне содрогнуться. До сегодняшнего дня он был восторженным поклонником платоновского идеального общества, но первая же попытка, хотя бы мысленно осуществить его осветила рассуждения философа с неожиданной стороны. Софан был прав — основа идеального государства лежала на соединении справедливости и порядка. Но оказалось, желание установить порядок с помощью сословия, вводящего его силой, тут же лишает общество справедливости. Вместо идеала возникает государство, основанное на лжи и принуждении. Но самым страшным было то, что в жертву своему общественному идеалу Платон принёс моральные ценности членов общества!

Не дойдя до Академии, её ученик сошёл с дороги и углубился в рощу. Ноги сразу промокли, но Эпикур не обратил на это внимания, он смотрел на ветки тополей, окутанных зеленью только что родившейся листвы, и свежую траву, пробившую шелуху прошлогоднего мусора. Вовсю заливались птицы, с разных сторон неслось щёлканье соловьёв, не желавших дожидаться ночи. Чувствуя, как на его лице появляется глупая улыбка, Эпикур вышел к Кефису, бежавшему среди валунов между обрывистыми берегами. Журчание воды, блеск мокрых, выглаженных струями камней, юная зелень и песни птиц заставили Эпикура застыть от ощущения несравненной красоты этого мгновения. Сейчас он любил всё вокруг, каждый камень в реке, обкатанный или шершавый, каждое дерево, стройное, скрюченное или поломанное, беспорядочные кучи валежника и слякоть под ногами. Он понял своё чувство как прикосновение богини, так же, как и он, заглянувшей в священную рощу, чтобы ощутить радость ранней весны. Значит, вот кому он улыбался! Может быть, не надо искать в окружающих вещах высшей красоты и гармонии, если каждая из них восхищает сама по себе? Разве можно найти что-нибудь совершеннее соловьиной песни, бегущей воды и распускающихся фиалок?

Невидимая собеседница согласилась с ним. Эпикур опустился на поваленный ствол, закрыл глаза и с наслаждением подставил лицо непостоянному из-за набегающих облаков солнцу. Как же Платон мог принести в жертву порядку правду, а в жертву гармонии — саму жизнь?

Вечером Эпикур зашёл к Менандру и застал у него Тимократа. Друзья болтали, развалившись на сдвинутых ложах. Было ясно, что они уже обсудили утреннюю беседу, потому что Менандр встретил его словами:

— Молодец, что выплюнул приманку этого скирского удильщика!

Когда Эпикур пододвинул своё клине и устроился на нём, подложив под локоть подушку, Менандр продолжил прерванный появлением нового гостя разговор:

— Я утверждаю, что Платон в конце жизни просто рехнулся! Судите сами, кто в здравом уме стал бы требовать, чтобы из поэзии вынули все места, где герои проявляют чувства?

— Смотря какие чувства, — запротестовал Тимократ. — Платон говорит только о недостойных человека.