Александр Филимонов - Битва на Калке. Пока летит стрела

— Вот то-то и оно. Куда-то наши с тобой души попадут?

— Это смотря по тому, как война закончится! — сказал Мстислав Романович, становясь строже лицом. — Побьём монгола, так в рай попадём. А если он нас побьёт, то не будет нам вовек прощения! Глядишь — и вместе с Чермным жариться станем. Там места для грешников много. Однако брату его — спасибо. Если бы не он, то на Совете долго ещё ругались бы. А так — быстро согласились.

Мстислав Романович говорил про своего тёзку, также Мстислава Романовича, главу дома южных Рюриковичей, младшего брата того самого Всеволода Чермного. Этот брат на Совете сумел убедить своих родичей забыть старые обиды и объединиться ради общего дела. Чермный бы так никогда не поступил.

Оба князя замолчали, оглядывая пиршественный зал. Мстислав Романович подумал, что, пожалуй, напрасно так размахнулся угощением перед завтрашним походом. Вон некоторые из гостей уже бессмысленно глядят перед собой осоловелыми глазами, отяжелев от выпитого и съеденного. Он щёлкнул пальцами, подзывая к себе кравчего.

— Обойди, Прокофий, столы. Да тех, кто пьян сильно, проводи почивать. Только смотри мне, чтоб князья потом не жаловались. Сам знаешь, что надо делать.

— Не изволь беспокоиться, княже. — Прокофий поклонился и, в свою очередь, явно подражая Мстиславу Романовичу, щёлкнул пальцами, подзывая к себе своих помощников.

Они пошли вдоль столов.

— Первым делом, князь, надо завтра ладьи отправить к Варяжскому острову, — сказал Мстислав Романович, провожая взглядом кравчего. — А конные пусть берегом идут. Так мы разом всех можем двинуть.

— Это понятно. Ну а тем, кто ещё не подтянулся, оставить лодок хоть сотню, что ли. Придут — пусть догоняют, и сказать им, что у Заруба ждать их будем.

— Ты бы, князь Мстислав, за Даниилом Романовичем присмотрел бы, — улыбнулся Мстислав Романович. — Уж очень он горяч. Как там, в Галиче, дела-то у него? Сам хотел спросить, да всё недосуг было. И теперь его тут не видно.

Мстислав Удалой подавил тяжёлый вздох. Ясно, что, спрашивая о делах Даниила, Мстислав Романович хочет побольше разузнать и о его галицких делах. Оно-то, дело, положим, известное, но уж больно велик соблазн услышать о событиях от самого главного их участника.

— Что дела? Дела хорошие. Дружины-то — видал, сколько у него? И сам весел. А венграм да ляхам мы с ним так всыпали, что долго теперь не сунутся. Отныне Галич всегда за Даниилом будет.

— А что, князь, — простодушно глядя Удалому в глаза, спросил Мстислав Романович, — расскажи-ка мне тихонько, чтоб другие не слышали, каково это — царём-то быть?

И дёрнул же чёрт со старым дураком в воспоминания пускаться, с досадой подумал Мстислав Мстиславич. Галицкие приключения до сих пор доставляли ему много стыда, стоило только вернуть в памяти картину собственного воцарения и увенчания Кальмановым венцом. Угодливость Судиславову, его сладкие речи и взгляд, горящий преданностью. Собственное тщеславие, которым так наслаждался, забыв о том единственном призвании и поприще, которое было с рождения уготовано ему в русской земле. И отчего это всем так любопытно знать — каково ему было? Сами себя царями назовите, так узнаете тогда, что это такое.

— Царём быть — дело нехитрое, князь Мстислав. Да уж больно тоскливо. Скажу тебе честно: бес это меня в ребро толкнул да бояре галицкие охмурили. Но пуще того — гордыня обуяла. Я ведь природный князь, князем и помру, а то, что согрешил, царём назвался — так сам и одумался. Галич-то я отдал Даниилу? Отдал. Так что, если меня черти спросят, мне им есть что ответить.

Мстислав Романович, поняв, что дальше любопытствовать не стоит, был вполне доволен тем, что узнал. Они ещё немного посидели, наблюдая за тем, как Прокофий с помощью челяди, бережно препровождают подгулявших гостей по их опочивальням, и решили, что и самим пора на боковую. Мстислав Романович поднялся и на правах хозяина дома предложил всем заканчивать пиршество.

После этого все отправились спать. Никто не хотел выглядеть разгильдяем, а то и чрезмерным любителем застолий в глазах начальника над объединённым войском. Даже молодые князья, сидевшие особняком и спорящие о том, можно ли монгола разрубить одним ударом или всё-таки нельзя, раз он железный, и те послушно поднялись из-за стола и, чинно попрощавшись с хозяином, удалились.

На этом закончился последний мирный вечер в Киеве.

Следующим утром, едва только красный солнечный круг выглянул из-за отдалённых холмов, Киев и его окрестности узнать было уже нельзя. Всё многотысячное войско пришло в движение. Над землёй стоял разноголосый гомон, ржание коней, слышались властные распоряжения начальников и воевод. В звук общих проводов вплетался бабий и детский плач: жители Киева и окрестных селений вышли и собрались вдоль обочин дорог, порой мешая проходу конницы. То одна, то другая баба выбегала чуть ли не под копыта коней, норовя в последний раз прижаться к мужу, сунуть какой-то узелок, впопыхах забытый ратником дома, в последний раз перекрестить. Ребятишки не отставали от матерей. Им хотелось, чтобы их тоже взяли на войну, и они до последнего бежали рядом с конными, хватаясь за стремена и поводья, просясь в седло. Русь прощалась со своими сыновьями, оплакивала их уход, все свои надежды посылая им вслед. Колокольный звон десятков киевских церквей, разносившийся на многие вёрсты вокруг, благословлял русскую праведную силу. Во всех храмах шли торжественные молебны.

Войско двигалось вниз по течению Днепра и на ладьях, и по берегу. Общее настроение было приподнятым: даже те, кто ещё несколько дней назад сомневался в необходимости похода, теперь, при виде этой огромной силы, оставили свои сомнения и преисполнились общим победоносным духом.

Старшие князья двигались, как и положено, впереди войска. Нечего было и говорить, что и их, и прежде всего Мстислава Мстиславича Удалого, переполняла уверенность в победе. Никогда ещё князь не чувствовал себя так хорошо. Каждая жилочка его отяжелевшего тела просто трепетала от неодолимого желания поскорее встретить врага.

Иногда перед конём Мстислава Мстиславича появлялся заяц и перебегал ему дорогу. Вообще лесная живность, казалось, тоже была охвачена общим возбуждением. И стая воронов, высоко поднявшаяся над землёй, провожала полки тревожным граем, и зайцы так и порскали из леса под копыта коней, и филины ухали, словно уже наступила ночь. Когда ещё был хорошо различим киевский колокольный звон, внезапно одно дерево, росшее у дороги — старый, многоветвистый тополь, — заскрипело пронзительно человечьим голосом, дрогнуло и медленно, роняя целый дождь поломанных сухих веточек, рухнуло, улёгшись поперёк дороги. Многие увидели в этом недобрый знак. Раздались голоса, призывавшие кого-нибудь из священников, сопровождавших войско, чтобы совершил краткую службу, благословив идти дальше. Но Мстислав Мстиславич, подъехав к лежавшему дереву и лично его осмотрев, обнаружил, что могучий тополь, оказывается, весь прогнил у самого корня, а стало быть, это и послужило причиной его падения. Задрожала под тысячами копыт земля, вот дерево и грохнулось, а вовсе никакая тут не дурная примета. Для сомневающихся, а также для самого себя, Мстислав Мстиславич несколько раз перескочил на коне толстый ствол — в ту и в другую сторону. Позвали людей, и через небольшое время тополь был оттащен в сторону. Движение продолжилось.