Алла Бегунова - С любовью, верой и отвагой

«Нет, эта игра ему не по силам, — думала Надежда, глядя на своего эскадронного командира, садящегося в кибитку. — Он не сможет относиться ко мне как прежде. Он никогда не забудет того, что было между нами. Он действительно без ума влюблён...»

— Хорошего отпуска, корнет! — весело крикнул ей Станкович из отъезжающей кибитки. — Возвращайтесь поскорее к вашему взводу. Мы все будем вас ждать!

— Слушаюсь, господин майор! — Она приложила руку к своей чёрной треугольной шляпе с золотой петлицей.

Тяжёлые мысли и плохие предчувствия терзали её всю дорогу от Кременца до Санкт-Петербурга. Прибытие в столицу, встреча с дядей, разговоры о Ване, о здоровье её отца и жизни Дуровых в Сарапуле также не дали ей никакого успокоения. Потому, отложив свидание с сыном на несколько дней, она пришла к особняку генерала Засса на Английской набережной и передала с лакеем свою визитную карточку для Александры Фёдоровны. Больше ей не с кем было посоветоваться.

— Что-то вы совсем невеселы, мой друг. — Генеральша усадила гостя на диван. — Ну-ка расскажите мне о вашей гусарской жизни.

Надежда вздохнула:

— Вы были правы в тот раз. В меня влюбилась юная дочь эскадронного командира. Она во всём призналась родителям. Подполковник предложил мне жениться на его дочери...

— Как интересно! — воскликнула Александра Фёдоровна и позвонила в колокольчик, чтобы лакей принёс им кофе. — Что же вы ответили этим милым людям?

— Что должен просить разрешения на брак у своего батюшки.

— Вполне приемлемое объяснение. Тем более что ваш отец такого разрешения никогда не даст.

— Да. Но это им очень не понравилось, и у меня начались всякие неприятности по службе...

— Терпите, дорогой корнет.

— Вытерпеть можно многое. — Надежда взяла чашку кофе у слуги и стала размешивать в ней сахар. — Однако самое плохое, что я... Что я сама увлеклась одним офицером из нашего полка.

— Вы увлеклись? — недоверчиво спросила госпожа Засс.

— А он подстроил мне хитрую ловушку, и я поневоле призналась ему, что я — женщина и даже... даже... — Надежда покраснела как маков цвет, потупилась и замолчала.

— Вы отдались ему? — Генеральша схватила её за руку своими тонкими пальцами.

— Да, — ответила Надежда, не поднимая головы.

— Великолепно! Просто великолепно! — В голосе Александры Фёдоровны было столько торжества и ликования, что Надежда посмотрела на неё в немом удивлении. — Поздравляю! — продолжала госпожа Засс, не обратив никакого внимания на этот взгляд. — Наконец-то я слышу слова настоящей женщины, а не того существа среднего рода, в которое вознамерился вас превратить наш обожаемый монарх!

— Простите, но я не совсем понимаю... — осторожно начала Надежда.

Генеральша перебила её:

— Александр Павлович великодушен, щедр, полон прекрасных замыслов, но он... романтик! Он думает, будто бремя страстей человеческих — лёгкая ноша и их можно подчинить приказу. Будто можно приказать бутону розы: «Не расцветай!» — и тот, повинуясь силе слова государева, не расцветёт. Но увы! Кругом — весна, солнце, тёплые дожди и ласковые ветры... Или вы, мой друг, полагали, что сотворены из металла, как ваша сабля?

Этот риторический вопрос остался без ответа. Надежда сидела, низко опустив голову и не прикасаясь к своей чашке кофе.

Госпожа Засс положила руку ей на плечо:

— Что с вами?

Надежда подняла на неё глаза, полные слёз:

— Это — ужасная ситуация. Я не знаю, как найти выход из неё.

— Ну, многое теперь зависит от вашего возлюбленного. Кто он? Желает ли продолжать эти отношения?

— Он — штаб-офицер. Два года назад овдовел. От первой жены у него остался маленький ребёнок. Он предлагает мне выйти за него замуж, но я-то не могу...

— Ах да, мне помнится, у вас был муж где-то в Сибири.

— Во-первых, муж. Во-вторых, я люблю свой полк и военную службу...

— Всё ещё любите? — удивилась генеральша.

— Да. Я хочу служить.

— Тогда бегите.

— Бежать?

— Спасайтесь бегством, и как можно скорее. Пока дело не зашло слишком далеко... Хотя я бы на вашем месте навела справки о муже. Вдруг возможен развод с ним? Ведь у вас, кроме настоящего. — Александра Фёдоровна указала на золотые эполеты на вицмундире Надежды, — есть и будущее. Вы любите этого человека, он любит вас. А любовь — птица редкая. Если вы поймали её в свои сети, так берегите...

На следующий день Надежда посетила Военное министерство.

Но принял её не Аракчеев, а Барклай-де-Толли, занявший пост военного министра в январе 1810 года. Холодно и равнодушно, даже не глядя на корнета Александрова, он передал ему пакет с деньгами и сообщил, что государь пребывает к нему благосклонным и желает, чтобы тот продолжал службу в его армии. Надежда вручила генералу от инфантерии своё прошение о переводе из Мариупольского гусарского в Литовский уланский полк.

— В чём причина сего решения? — спросил Барклай-де-Толли, как показалось Надежде, из одной вежливости.

— В гусарах, ваше высокопревосходительство, мне служить дорого, — сказала она, предложив ему объяснение, которое придумала вчера вечером и которое находила наиболее простым и убедительным.

Министр посмотрел на неё с удивлением, но углубляться в детали не стал. Он вообще мало обращал внимания на своих подчинённых. Они не существовали для него как люди, как личности, наделённые сердцем, душой, рассудком. Когда-то в Киеве, разговаривая с ней о Прусской кампании, в которой они оба участвовали, генерал-майор Ермолов назвал Барклая «ледовитым немцем» [56] Записки А. П. Ермолова. 1798 — 1826 гг. М.: Высшая школа, 1991. С. 119. . Теперь, спускаясь по широкой лестнице в вестибюль Военного министерства, Надежда думала, что так оно и есть. Но это — хорошо для неё. Вряд ли бы она смогла сегодня выдержать расспросы о мариупольских гусарах без слёз.

Имея на руках пятьсот рублей от государя, выданных ей сейчас за 1810 год, Надежда смело отправилась в ателье мадам Дамьен на Мойку. Как ни странно, француженка её узнала, и разговор был коротким. Забрав все необходимые для своего переодевания вещи, она приехала на Сенную площадь к дяде Николаю, где Лукерья уже увязала в узелок свои пожитки, собираясь к родственникам в Новую Ладогу. Старая служанка не понимала, чем она не угодила этому родственнику своего хозяина, которого звали то Александром, то Надеждой.

Ванечка за два года очень вырос, вытянулся вверх, как молодое деревце. Они отпраздновали в начале января его день рождения. Ему исполнилось восемь лет. Он учился средне, не хорошо и не плохо, и не проявлял интереса ни к каким предметам. Больше любил двигаться, играть и слыл среди воспитателей Императорского военно-сиротского дома изрядным шалуном. Гусарская сабля Надежды по-прежнему вызывала у него восторг. Надев на себя портупею, Ваня важно ходил с нею по комнатам и салютовал всем присутствующим. Делал он это абсолютно правильно, с «подвыской», потому что кадет уже начали учить обращению с оружием.