Алла Бегунова - С любовью, верой и отвагой

Согласно правилам, в Литовский полк она должна была приехать в новом, уланском, мундире, и Надежда заказала в столице у лучшего портного тёмно-синюю куртку с малиновыми лацканами, такого же цвета панталоны с малиновыми лампасами, четырёхугольную парадно-строевую шапку с белым суконным верхом. Многие предметы обмундирования и амуниции остались прежними: треугольная чёрная шляпа, походные рейтузы, зимняя шинель, портупея, с которой Надежда сняла ташку, сабля, где требовалось только поменять темляк. На лёгкой шинели ей переделали воротник: сняли белый, поставили тёмно-синий с малиновыми выпушками по краям.

В Мариупольский полк она прибыла весной 1811 года и уже форменным уланом. Надо было уладить кое-какие формальности, забрать все свои вещи, продать двух лошадей. Денщика корнету Александрову разрешили взять с собой в новый полк, и Зануденко, узнав, что должен расстаться с гусарским расшитым мундиром, чуть не заплакал от огорчения.

Майора Станковича на эскадронных квартирах Надежда не встретила. Он за три дня до этого уехал в штаб дивизии. Она справилась со всеми делами и решила выезжать в Домбровице, где находился штаб Литовского полка, в субботу. Поутру они с Зануденко погрузили в коляску походные сундуки и баулы. Надежда, завернувшись в лёгкую шинель, устроилась на сиденье, её денщик забрался к ямщику на облучок. Тройка, звеня колокольчиками, покатила по дороге.

На первой же станции она долго пила чай, разговаривала со смотрителем о погоде, о лошадях, о проезжающих. Только отъехали несколько вёрст, как сзади раздался громкий топот копыт. Коляску корнета Александрова догонял отряд в десять всадников с саблями наголо. Впереди скакал майор Станкович. Ямщик испугался, Зануденко удивился, а Надежда, встав на скамейку, с улыбкой наблюдала за приближением погони.

— Корнет Александров! — крикнул ей Станкович и достал из-за перевязи толстый пакет с тремя сургучными печатями. — Вам надлежит вернуться на станцию для получения секретных документов!

На станции майор также легко устрашил этим пакетом смотрителя, завёл Надежду в горницу и крепко запер дверь изнутри.

— Ты решила уехать, царица моя? — спросил он, не тратя драгоценного времени на приветствие. — Не поверила мне, что наша служба будет обычной?

— Мы не сможем служить вместе, Михаил. Это — слишком тяжёлое испытание для нас обоих. А государь не простит мне нарушенной клятвы...

— Значит, ты расстаёшься со мной навсегда?

— Нет, я не хочу этого!

Снова она очутилась в его объятиях. Расстегнув уланскую куртку, он целовал ей шею и плечи, и оба они вздрагивали при малейшем шуме за дверью. Она торопливо рассказывала ему, как ездила в отпуск домой, узнавала о муже, о разводе с ним. По её словам выходило, что конец этого злополучного брака близок. Ей самой было непонятно, зачем она сейчас так обнадёживает своего возлюбленного, но слова вырывались сами. Он хотел их слышать, и она говорила.

Наконец Станкович отпустил её. Он поднял с пола шинель корнета Александрова, упавшую при их встрече, и накинул ей на плечи.

— Ты будешь моей женой, — уверенно сказал майор, глядя ей прямо в глаза. — Будешь!

Затем он достал из внутреннего кармана своего мундира плоскую коробочку со стальной застёжкой, открыл. Там лежали те самые старинные серебряные серёжки, которые она хотела примерить в день рокового их объяснения.

— Это — мой первый свадебный подарок для тебя, царица моя. Никогда не забывай о нашей любви...

— А секретные документы? — Она озабоченно взяла со стола толстый пакет с печатями. — Что там?

Он рассмеялся:

— Чистые листы отличнейшей почтовой бумаги! Ты должна писать мне каждую неделю. А я буду ждать...

Меня назначили в эскадрон к ротмистру

Подъямпольскому, прежнему сослуживцу

моему по Мариупольскому полку. Доброму

гению моему угодно было, чтоб и здесь

эскадронные товарищи мои были люди

образованные: Шварц, Чернявский, два брата

Торнези, отличные офицеры в полку по уму,

тону и воспитанию. Подъямпольский не дал

мне ещё никакого взвода...

Качнулись красные древки пик, затрепетали в воздухе белые флюгера первого батальона. Это караул на улице городка Домбровице отсалютовал новому офицеру, подъехавшему к штабу Литовского уланского полка на коляске. Отвечая им, Надежда приложила два пальца правой руки к козырьку своей четырёхугольной шапки. Давно ли она сама ездила с такой пикой? Очень давно, совсем в другой жизни рядового Соколова. Но время то было хорошее. Время смелых поступков и больших ожиданий.

Её представление новому полковому командиру полковнику князю Вадбольскому было лишено сухой официальности. Иван Михайлович хорошо знал корнета Александрова по патрульной службе на польской границе летом 1810 года. Тогда Литовский полк стоял в Тернополе. Уланы и мариупольские гусары охраняли один и тот же участок. Там была операция по захвату большой группы беглых солдат-поляков, которые ушли в городок Броды под защиту польского коменданта. Комендант беглых не выдал, но в городок гусары корнета Александрова и эскадрон улан Вадбольского входили вместе.

Посмотрев её документы, полковник с удивлением сказал:

— Я всегда полагал, корнет, что вам не более шестнадцати...

— Увы, ваше высокоблагородие, мне пошёл уж двадцать первый год. — Надежда назвала тот возраст, который был указан в её офицерском формулярном списке. На самом деле ей исполнилось двадцать семь.

— Как обманчива бывает внешность! — философски заметил Вадбольский. — Но вот вам предписание — ехать в эскадрон полковника Скорульского, штаб которого стоит в деревне Карпиловке...

Своего нового эскадронного командира Надежде увидеть было не суждено. Он по распоряжению генерала от кавалерии графа Беннигсена находился под судом и следствием, сидел в ордонанс-гаузе города Вильно. Но из полка исключён не был, чина своего не лишён и вернулся в строй в 1814 году, так и не получив судебного приговора. Эскадроном его имени всё это время командовал Пётр Подъямпольский, сначала штабс-ротмистр, затем — ротмистр.

Встреча с Подъямпольским получилась более сердечной, чем с полковым командиром. Всё же их связывала двухлетняя совместная служба в эскадроне Павлищева. Поручик Подъямпольский почти год назад, в марте 1810-го, перевёлся в литовские уланы, крепко поссорившись с командиром своего батальона князем Щербатовым. Здесь получил следующий чин штабс-ротмистра и затем фактически занял должность командира эскадрона.