Алла Бегунова - С любовью, верой и отвагой

В некотором удивлении теперь взирал третий взвод на своего командира. Юный корнет не пропускал ни одной чистки лошадей, присутствовал абсолютно на всех конных и пеших учениях, на выводке строевых лошадей лично осматривал каждую и точно знал, сколько казённых вещей, выданных в прошлом году, лежит в суконном чемодане каждого улана. Корнет Волков не баловал нижних чинов таким вниманием. Но они ещё не решили, что для них будет лучше: попустительство хмельного и весёлого Волкова или рвение к службе строгого не по своим годам мальчишки Александрова...

Картины, наблюдаемые Надеждой в Литовском уланском полку, отчасти нашли объяснение после её представления шефу полка. Полковник Тутолмин прибыл в свою часть из отпуска в последних числах апреля. Сорокатрёхлетний красавец мужчина, стройный, холостой и весьма обходительный с дамами, Дмитрий Фёдорович жил и действовал в традициях русского барства минувшего XVIII века. Дом его был открыт для всех, хлебосолен, богат, весел. Офицеры охотно собирались у своего шефа, и бывало, изо дня в день здесь садилось за обеденный стол человек пятьдесят. Раз в неделю Тутолмин давал бал для окрестного дворянства, на котором обязаны были присутствовать все его свободные от дежурств и командировок корнеты, поручики, штабс-ротмистры и ротмистры.

Тонкий любитель и знаток итальянской оперы, Тутолмин завёл у себя в полку замечательный оркестр с итальянцем-капельмейстером. Но скучные обязанности строевой службы его занимали гораздо меньше. Отношениям с подчинёнными начальника-педанта он предпочёл отношения доброго и слегка рассеянного отца семейства, который доверил дело сыновьям и изредка журит их то за одно, то за другое упущение. «Господа, я на вас полагаюсь...» — часто слышала Надежда из уст полкового шефа.

Не так было у мариупольцев. Там сын берлинского подмастерья, «мещанина лютеранского закона» Иоганна Меллера, заработавшего на русской службе чин генерал-аншефа, баронский титул и добавление к фамилии «Закомельский», Егор Иванович с немецкой неотступностью муштровал людей и лошадей. Правда, с такой же тщательностью он заботился об их быте и жизни, не упуская из виду никакой мелочи. Потому ход службы в Мариупольском полку казался Надежде точным, как часы, привезённые из Женевы. А в Литовском полку она катилась безалаберно и шумно, со своими отливами и приливами, словно вода в речушке Мостве, где теперь Надежда купалась по ночам.

Вступив со скандалом в командование третьим взводом, улучшив в нём питание людей и лошадей, выгнав унтер-офицера Малого и до смерти запугав его прихлебателей, она успокоилась. Ничто больше не должно было мешать строевому образованию. Служба на новом месте вроде бы входила в обычную колею. В один из майских дней Надежда села писать письмо своему возлюбленному. Но это навело её на грустные мысли. «Зачем я оставила доблестных гусар моих? Это — сербы, венгры! Они дышат храбростью, и слава с ними неразлучна...» [60] Избранные сочинения кавалерист-девицы Н.А. Дуровой. М. Московский рабочий, 1983. С. 158.

Мне отвели квартиру у униатского священника;

молодая жена его очень нежно заботится

доставлять мне всё, что есть лучшего у неё в доме;

всякое утро приносит мне сама кофе, сливки,

сахарные сухари, тогда как для мужа приготовляет

просто стакан гретого пива с сыром...

Вечером Надежда собралась на бал к шефу полка полковнику Тутолмину. На ней был парадный мундир из английского сукна, серебряная перевязь, серебряный крест знака отличия Военного ордена на малиновом лацкане. Талию она перетянула офицерским шарфом из нитей серебра с примесью чёрного и оранжевого шёлка, попрыскалась модными мужскими духами из Франции «Present d’Amour» и, натягивая замшевые перчатки, вышла во двор.

Зануденко уже держал здесь под уздцы её новую верховую лошадь — рыжего жеребца Зеланта. Денщик подал своему офицеру стремя, со всех сторон обдёрнул края тёмно-синего суконного вальтрапа с царским вензелем на углах, ещё раз прошёлся щёткой по хозяйским сапогам:

— Езжайте, ваше благородие. А то попадья все глаза на вас просмотрела.

— Где же она? — Надежда оглянулась.

— Из мезонина наблюдает...

Надежда подняла голову и встретилась взглядом с молодой женщиной, открывшей створку окна под черепичной крышей чистенького и ухоженного дома здешнего священника. Надежда приложила два пальца к козырьку строевой уланской шапки и улыбнулась ей. Попадья кивнула и быстро захлопнула окно.

Надежда поселилась у них десять дней назад. Хозяева встретили её радушно. Они сказали, что прежний постоялец корнет Волков редко радовал их своим обществом. В честь молодого офицера попадья приготовила праздничный ужин, а отец Максимилиан играл на скрипке и даже позволил своей супруге под эту музыку станцевать с корнетом Александровым польку.

Рано утром Надежда проснулась от настойчивого стука в дверь. Не спеша она оделась и отодвинула свою щеколду, поставленную на хозяйских дверях. На пороге стояла попадья с подносом в руках. Она принесла новому постояльцу кофе, с удивлением разглядывала щеколду, но ничего не сказала.

— Доброе утро, Александр Андреевич! — Она вошла в комнату и поставила на стол поднос с кофейником. — Вижу, что вы слишком заняты службой, а ваш денщик ленив и спит до полудня. Вы уходите на конюшню без горячего завтрака. Это вовсе не полезно для здоровья...

— А что полезно, милая хозяюшка? — Надежда, тронутая такой сердечной заботой, села за стол и заправила салфетку за борт своего синего жилета.

— Кушать вкусно, вовремя и в кругу друзей!

— Откуда вы знаете?

— Мой отец был лучший в округе лекарь, и будь я мужчиной, пошла бы по его стопам...

Надежда пила кофе, слушала рассказ о правильном питании и изредка поглядывала на попадью. Пожалуй, она могла бы уже в деталях описать жизнь и судьбу этой пылкой и симпатичной девушки, выданной замуж, скорее всего, по расчёту и с лучшими намерениями за толстого, вялого и скучного господина, годящегося ей в отцы. Безрадостно текут здесь её дни, и это — в лучшие годы (Надежда дала бы попадье лет девятнадцать — двадцать), когда сердце открыто для любви и страсти, а тело жаждет горячих ласк.

— Не закрывайте на ночь дверь, Александр Андреевич, — вдруг закончила свой экскурс в медицину молодая хозяйка.

«Как бы не так!» — подумала Надежда и тут же решила к четырём шурупам на щеколде прибавить ещё два.

— Я буду всегда приносить вам кофе, — продолжала попадья. — Что вы больше любите: молоко или сливки? Ванильные сухари или белый хлеб с маслом?..

Бал у Тутолмина закончился поздно. Вернее, он не закончился, а Надежда поехала домой, потому что старалась не изменять своему правилу — быть в семь часов утра во взводе на чистке лошадей. Она сама поставила Зеланта в денник, расседлала, растёрла ему спину пучком соломы и пошла в дом священника, где светилось одно окошко наверху. Ощупью поднималась она по лестнице в свою комнату и вспоминала бал. Оркестр играл изумительно. В буфете было токайское вино, которое она предпочитала всем прочим, и Надежда позволила себе выпить два бокала. Партия в вист с Рейхмером, Солнцевым и Грузинцовым из лейб-эскадрона принесла ей сегодня выигрыш — золотой червонец и полтора серебряных рубля.