Алла Бегунова - С любовью, верой и отвагой

Впрочем, таких историй он, наверное, не рассказывал и в чисто мужских компаниях, потому что от природы был сдержан, молчалив, скромен. Служить, как все, начал рано — с семнадцати лет, юнкером в Сумском гусарском полку. В эскадроне Павлищева считался образцовым строевиком и взвод свой довёл до блестящего состояния. За упущения по службе с рядовых спрашивал строго, не останавливаясь перед применением шпицрутенов. Но при всём этом нижние чины у него лучше других питались, щегольски были обмундированы, снабжены абсолютно всеми нужными по армейской табели вещами и жалоб никогда не заявляли.

В какой-то степени поручик Подъямпольский и его взвод тогда послужили Надежде образцом для подражания. Она сказала ему об этом, и он в дальнейшем стал давать молодому, малоопытному офицеру хорошие советы по обустройству внутренней жизни вверенного ему подразделения. Так и в Литовском уланском полку им нетрудно было понять друг друга с полуслова в истории с корнетом Волковым и его унтер-офицером Малым.

— Но не огорчайся, Александр. — Подъямпольский, подводя итог их разговору, взял со стола пакет с полковой печатью. — Уже есть приказ. Через четыре дня мы выходим на «кампаменты», где пробудем до середины июля. После лагерей я поменяю квартирами твой взвод со взводом корнета Торнезио 1-го. Четыре дня как-нибудь продержишься?

— Постараюсь... — Надежда тяжело вздохнула.

Этого года весна какая-то грустная, мокрая,

грязная; я, которая всегда считала прогулкою

обходить конюшни своего взвода, теперь

так неохотно собираюсь всякое утро в этот

обход, лениво одеваюсь, медлю, смотрю

двадцать раз в окно, не разъяснится ли погода;

но как делать нечего, идти надобно непременно,

иду, леплюсь по кладкам, цепляюсь руками

за забор, прыгаю через ручейки, пробираюсь

по камням и всё-таки раз несколько попаду

в грязь всею ногой...

Давно не получая писем от майора Станковича, Надежда скучала. Но в феврале внезапно, как голубь с пасмурного неба, пришёл от него пакет с приятным известием. Майор придумал план их встречи. Она читала длинное письмо, похожее на диспозицию боевого рейда, и восхищалась тактическими разработками Станковича. Он все предусмотрел и все определил: маршрут, время, когда они должны были съехаться вместе, населённый пункт, где это произойдёт, варианты прикрытия, маскировку, отвлекающий манёвр. Он заботился о сохранении её тайны и в то же время всей душой рвался к любимой женщине, с которой не виделся год.

Надежда нашла его план вполне реальным. Тотчас она подала рапорт по команде о краткосрочном отпуске, с 9-го по 15 марта 1812 года, как просил её Станкович. Ни Подъямпольский, ни Тутолмин не возражали против отъезда корнета Александрова из полка. Время боевой учёбы ещё не пришло, а служба нижних чинов в третьем взводе была уже налажена и в особом контроле не нуждалась.

На почтовую станцию, назначенную майором для встречи, Надежда приехала раньше и в нетерпении гуляла по деревенской улице, пока за спиной не раздался знакомый голос:

— Корнет Александров! Сколько лет, сколько зим! Давно ли вы здесь и что делаете?..

На глазах у посторонних они откозыряли друг другу, обменялись рукопожатием. Его лошади, однако, нуждались в отдыхе. Им пришлось пробыть на станции ещё два часа. Они сидели за столом у самовара и разговаривали о полковых новостях. Только Надежда сильно нервничала. Почему-то ей казалось, что жена станционного смотрителя, которая подавала им чай, варенье и пироги с творогом, прислушивается к их беседе и не сводит с неё пристального взгляда.

Они выехали в полдень. Майор сам правил парой вороных, запряжённых в лёгкую кибитку. Надежда, взяв свой саквояж, села на скамью под пологом, укрыла ноги меховой полостью. Майор щёлкнул кнутом, и лошади пошли рысью. За деревней Станкович пустил их в галоп. Ехать было довольно далеко — более двадцати пяти вёрст, на хутор, принадлежавший его двоюродному брату и расположенный на реке Ясельде, в глубине белорусских лесов.

Уже смеркалось. Майор повернул на просёлок, уводящий в чащобу, затем перевёл лошадей в шаг и вскоре остановил их. Они находились на узкой дороге одни. Станкович, намотав вожжи на крюк за облучком, встал с места:

— Как ты, царица моя?

— Хорошо. — Спрятав лицо в меховой воротник зимней шинели, она смотрела на него вопросительно.

— Я приготовил для тебя кое-что. Это — женская одежда. Наверное, тебе лучше переодеться здесь, чтобы мы приехали на хутор... — он медлил, не зная, как она отнесётся к его предложению, — чтобы мы приехали женихом и невестой, а не друзьями-однополчанами. Там есть прислуга, эконом, за четыре версты по соседству — старый друг моего кузена...

Она молчала, и Станкович открыл сундук-корзину из ивовых прутьев, стоявшую за облучком в кибитке. Там, прикрытые холстом, лежали шаль, коричневое пальто, две юбки, кофточка, короткая куртка-спенсер, чепец с лентами, ботинки на высокой шнуровке.

— Чьи это вещи? — спросила Надежда.

— Моей покойной жены.

— Ты думаешь, они мне подойдут?

— Уверен. Я люблю женщин только одной комплекции... — Он решил пошутить.

Надежда поднялась на ноги, сняла свою чёрную треугольную шляпу и положила её на облучок. Потом медленно спустила с плеч шинель, которая мягкой грудой упала к её ногам. Теперь она расстёгивала серебряные пуговицы на уланской куртке, и Станкович не сводил со своей возлюбленной восхищенного взгляда. Увидев наконец её тёмно-синюю жилетку-кирасу, он резко сдёрнул сие причудливое изделие с Надежды, скомкал его и бросил в сундук-корзину:

— Ненавижу это! Она уродует тебя. Ты в ней — совершеннейший мальчишка. А я хочу видеть женщину... Мою женщину!

В тёплой байковой рубашке она стояла перед ним и развязывала на шее чёрный галстук-платок. Не удержавшись, майор схватил Надежду в объятия и стал целовать. Жёсткие его ладони легли ей на плечи, скользнули по груди.

— Потерпи, Михаил! Ну хоть чуть-чуть потерпи... — просила она.

— Царица моя! Как же я соскучился по тебе! Думал, не доживу, не дождусь, не увижу...

Белая изразцовая печь ещё пылала жаром. В тесной, но уютной спаленке горел ночник. Похрустывали туго накрахмаленные простыни, а огромная мягкая перина под ними казалась сугробом, наметённым щедрой на снега январской метелью. Спать бы да спать после долгой дороги, после хорошо истопленной баньки, после весёлого ужина, после их уединения здесь, которое уже никто не смел нарушить, после продолжительной близости, так утомившей их обоих. Но не спалось. Надежда за годы одиночества разучилась спать вдвоём, отвыкла быть в постели вместе с мужчиной.