Андрей Серба - Быть Руси под княгиней-христианкой

На днях союзные войска покинут аланы и лазги, потерявшие в боях до двух третей своих воинов, их уход станет заразительным примером для викингов ярла Эрика, явившимся на Кавказ не за смертью, а за добычей. Противостоять халифату останутся лишь русичи. Даже отбейся или победи они Эль-мерзебана Мохаммеда, в их судьбе ничего не изменится — вместо дейлемитов под стенами Бердаа появятся воины-сарацины Хусейна. Где выход, который позволит ему, Свенельду, не только уцелеть в гибельном походе, но и возвратиться на Русь со своей частью бывших сокровищ Эль-мерзебана? Неужели, как сказал Глеб, можно только надеяться, что Олег когда-то возьмётся за ум либо сложит в бою голову? А ежели боги не пожелают свершить ни того ни другого? Что тогда? Безропотно дожидаться смерти от хвостатого копья персов-дейлемитов Мохаммеда или от кривой сабли сарацинов Хусейна? Нет, тогда он, Свенельд, сам дерзнёт свершить то, от чего отказались боги...

На следующее утро к главному воеводе Олегу явился аланский воевода Салтан и сообщил, что князь Цагол не прибыл домой от своего здешнего друга, настоятеля армянской церкви, с которым любил за кувшином вина ночи напролёт беседовать о таинствах веры. Четверо стражников-телохранителей князя были найдены подле жилища настоятеля мёртвыми, тела Цагола обнаружить не удалось. А ближе к обеду со схожей вестью пожаловал тысяцкий лазгов Ахмат — в доме наложницы-гречанки пропал воевода Латип. Когда не дождавшиеся его появления в обычное время во дворце воины-телохранители осмелились войти в дом, они нашли в нём связанную женщину с кляпом во рту, а в подвале запертую, дрожавшую от страха служанку. Гречанка ничего толком объяснить не смогла, лишь сообщила, что в спальню через открытое окно неожиданно ворвались вооружённые люди и, ударив по голове Латипа, унесли его с собой в мешке.

Олег в обоих случаях поступил одинаково: успокоив воеводу и тысяцкого, пообещал, что воевода Свенельд предпримет все необходимые меры, чтобы отыскать их живыми или мёртвыми.

Хозрой поглубже нахлобучил на глаза шапку, ниже опустил голову, сильнее сгорбил спину. Толкнул калитку во дворик и, припадая на левую ногу, нащупывая перед собой дорогу посохом, направился к старухе, возившейся в тени огромного тутового дерева с кучей ребятни. Стук посоха по затвердевшей, словно камень, земле сразу привлёк внимание находившихся во дворике, заставил смолкнуть весёлый детский гомон. Старуха встретила его с неприязнью:

— Странник, ты посетил не тот дом. Здесь живёт одинокая вдова, у которой Аллах отнял последнее, что у неё было, — сыновей. Я ничего не могу дать тебе, кроме плодов из сада, которыми, как вижу, и так полна твоя сума.

— Нет, Фатима, я пришёл, куда требуется, — ответил Хозрой, становясь так, чтобы его лицо было в тени. — Я знаю о постигшем тебя горе и готов разделить его с тобой.

Старуха подозрительно на него посмотрела.

— Ты знаешь меня? Откуда? И почему решил, что я захочу говорить с кем-то чужим о своём горе? Да и кто ты такой?

— Фатима, я такой же несчастный человек, как и ты. Ты — мать, лишившаяся сыновей, я — отец, потерявший в один день двух дочерей и сына. Ты жила своими детьми, я — своими, сейчас мы оба одиноки на всём белом свете. С нами нет детей, однако осталась память о них, а она требует от нас не только слёз по ушедшим.

— Ты лишился дочерей и сына? Сочувствую. Но при чём здесь я? Что заставило тебя явиться именно ко мне? По твоей одежде и разговору я поняла, что ты не мусульманин, а, скорее всего, христианин или, хуже того, иудей. Это так?

— Да, я — армянин-христианин из горного селения вблизи долины. После захвата Бердаа к нам вскоре явились викинги, отобрали припасы и устроили вечером пир. Ночью несколько из них вломились в мой дом и набросились на дочерей. Я с сыном стал их защищать, викинги пустили в ход оружие. Когда утром я очнулся, сын и изнасилованные дочери были мертвы. Слышал, Фатима, что такая же участь постигла и твой дом — пришельцы-язычники убили твоих сыновей. Разве общее горе не роднит нас, разве кровь наших детей не требует от нас чего-то большего, чем слёзы и скорбь? Для разговора об этом и я осмелился посетить тебя.

— Чего рты раскрыли? — крикнула старуха на детей. — Впервые видите мужчин? Оставьте нас — малы ещё слушать разговоры старших. Ступайте в сад и нарвите плодов гостю, посланному нам Аллахом.

Поскольку дети пропустили слова бабки мимо ушей, та принялась гнать их от тутового дерева длинной хворостиной. Покуда старуха загоняла внуков в дальний угол сада, Хозрой осмотрелся. Маленький, из грубо обработанных камней домик, низкий, с осыпавшимся верхом каменный забор и, самое главное, большой ухоженный сад с многочисленными зрелыми плодами. Да и сама старуха оказалась такой, какой он её представлял: невысокой, бесформенной, будто расплывшаяся квашня, со злым лицом и колючими глазками. Судя по манере разговора, она не из тех женщин-мусульманок, которые считают себя рабой мужчин, а вопли, доносящиеся из сада, свидетельствуют, что она может добиваться своего не только словами. Как раз такая помощница — решительная, без излишней чувствительности — и нужна Хозрою в осуществлении нового его плана.

Нападением городской черни на русов Хозрой ничего не добился: главный воевода Олег не стал заниматься розыском мятежников и публичными их казнями, чем должен был озлобить против себя жителей, а попросту разрешил всем недовольным новыми хозяевами Бердаа покинуть его стены. Хозрой знал, что таким решением Олега остались недовольны его союзники, которым заигрывание главного воеводы с горожанами не позволяло их грабить, и он решил предпринять ещё одну попытку поссорить если не жителей Бердаа с пришельцами, то вызвать неприязнь между русами и их союзниками.

Мысль об этом пришла ему в голову после того, как он услышал о жившей на дальней окраине Бердаа полусумасшедшей злобной старухе, которая неоднократно проклинала захвативших город пришельцев-иноверов и грозилась перед соседками жестоко отомстить им за смерть троих сыновей, убитых во время затеянного на деньги Хозроя мятежа городской черни. Старуха давно жила без мужа, слыла потаскухой, её сыновья с детства отбились от материнских рук и воспитывались в городских притонах и среди воровского люда караван-сараев и базаров. Неудивительно, что они пристрастились к дурман-траве и, не блюдя заповедей Аллаха, к вину, обзавелись гулящими, как некогда их мамаша, притонными девками, нарожавшими им кучу детей и преспокойно их оставивших Фатиме после гибели её сыновей. О старухе и её желании отомстить пришельцам-иноверцам Хозрою стало известно от одного из своих помощников, хорошо знавшего её сыновей, и он решил лично заняться Фатимой. Зачем поручать дело кому-то, если лишний человек — это лишний риск разоблачения в случае провала плана и лишние монеты, которыми должен быть оплачен чужой труд?