Таисия Наполова - Московский Ришелье. Федор Никитич

— Томила, я хочу тебе всякого добра, ты меня выслушай: сослужи государю прямую службу, и его величество наградит тебя всем, чего только захочешь. Надеясь на тебя, я уже уверил государя, что ты его послушаешь. Смоляне требуют, чтобы к ним прислали кого-нибудь из вас, послов. Они вас послушают и государеву волю исполнят. Возьми с собой Василия Сукина и поезжайте под Смоленск, скажите жителям, чтобы целовали крест королю и впустили в город королевских людей.

Было ясно, что поляки не отступятся от своего. Как бы они не возобновили осаду города!

Послы добились от гетмана, чтобы до прибытия из Москвы гонца от бояр и патриарха не предпринимались новые боевые действия против осаждённого города.

Противостояние продолжалось. Гетман Жолкевский объявил русским послам, что для спасения Смоленска есть одно средство: впустить в него польское войско. У Филарета вырвался горький смешок:

— Скажи уж прямо, гетман: велите сдать Смоленск без боя. А далее вы прикажете целовать крест вашему королю.

Жолкевский несколько замялся.

— Король, может быть, не будет принуждать жителей Смоленска целовать ему крест, однако ратные люди нужны там для порядка.

— Отчего бы не послать в Москву гонца? — предложил Томила Луговской.

Жолкевский пошёл посоветоваться к королю и, вернувшись, объявил:

— Король по доброте своей соглашается на отправление гонца в Москву, но прежде надобно впустить ратных людей в Смоленск.

— Подождём с посылкой в Москву. Мы ничего не можем сделать без нового наказа из Москвы, — настаивали послы. — Так ли, Филарет?

Паны смотрели на Филарета, словно хотели взглядами перевести его в свою волю. Слово митрополита имело особенный вес. Уже никто не поминал о «наречённом патриархе», но все знали митрополита.

— Паны радные, — начал Филарет, — того никакими мерами учинить нельзя, чтобы в Смоленск королевских людей впустить. Ежели лишь раз они в Смоленске будут, то нам его не видать. А ежели король возьмёт Смоленск приступом, помимо крестного целования, то положимся на судьбы Божии. Только бы нам своей слабостью не отдать города...

Поляки увидели в этих словах вызов Сигизмунду. Русский митрополит посмел напомнить, что их славный король нарушил крестное целование — не объявлять войну! Более других кипел гневом пан Сапега:

— Увидите, что будет завтра под Смоленском!

— Жители сами сдадут город, — добавил Жолкевский.

Услышав эти угрозы и предостережения, русские послы призвали для совета всех посольских людей и дворян и получили обстоятельные ответы:

— Однолично стоим на том, чтобы в Смоленск польских и литовских людей не пускать ни одного человека!

— Ежели они какими неправдами проникнут в Смоленск, то города нам не видать!

В этом согласны были смоленские дети боярские и дворяне:

— Пусть в Смоленске наши матери, жёны и дети погибнут, только бы на том крепко стоять, чтобы польских и литовских людей в города не пустить!

Тогда паны затеяли новый съезд. Сапега встретил русских послов надменно, с видом человека, теряющего терпение:

— Ну что, надумали? Впустите в Смоленск королевских ратных людей? Или не знаете, что он не взят лишь по просьбе гетманской и нашей? Король показал милость, чтобы не пролить кровь невинную вместе с виновной!

Вот он каков, пан Сапега! Уже провёл и различие по «крови» меж поляками и русскими! Или забыл, что ещё недавно и король Сигизмунд, и паны радные называли русских братьями?

Русские послы стояли на своём, и тогда решено было отрядить в Москву гонца. Как выяснилось позже, поляки дали согласие на это не без тайного коварства. Гонцу было наказано добиться от московских бояр присылки новых, более сговорчивых послов, а Филарета, князя Голицына и Томилу Луговского отстранить от переговорных дел.

Поляки добивались своего с истинно сатанинским упорством. Но не мужество, а хитрость и коварство были их помощниками. Оттого-то и выпала на долю героического Смоленска многострадальная судьба. Осада его длилась двадцать месяцев. Это был богатый многолюдный город. Семьдесят тысяч жителей — по тем временам, когда и во всей-то России было около шести миллионов жителей, было величиной внушительной.

К концу же осады людей в нём осталось не более восьми тысяч. Из-за недостатка продуктов и отсутствия соли в городе свирепствовала цинга. Умирали от болезней, вызванных простудой. Из-за недостатка дров дома едва отапливались.

И тем не менее город-герой продолжал держаться. Судьбу его решило предательство. Некто Андрей Дедешин, решив, очевидно, что услуга, оказанная им полякам, озолотит его, перебежал к королю и сказал польским военачальникам, что есть часть стены более слабая, где легче пробить «ворота» для польских ратных людей. Орудийными залпами поляки сделали в ней пролом и с наступлением ночи начали приступ.

Мужественные смоляне, видимо, были готовы к любому исходу сражения и решили не отступать даже перед силой, значительно их превосходящей. Они собрались в соборном храме Святой Троицы и запёрлись там. Творили святые молитвы, укрепляли себя в душе не сдаваться врагу, а ежели их смерть угодна Богу, то взорвать себя.

И то, о чём думали люди как бы между прочим, ибо думать об этом не пристало (взорвать святой храм?!!) — случилось, однако. Недаром говорится, что голос судьбы подсказывает тихо. Под храмом находился порох. Было ли это предусмотрено заранее? Сложить под храмом порох и, ежели наступит беда неминучая, взорвать его, дабы враг не осквернил святыни? Видимо, так. Взрыв был такой силы, что после не нашли и останков людей. Словно вместе с дымом они улетели в небо.

И вся осада Смоленска войдёт в историю легендами многими. Сам воевода Шеин запёрся в башне и сражался с врагом до последнего патрона. Чтобы не сдаваться в плен, он решил броситься с башни, но его удержал находившийся при нём сын.

О, какая плачевная судьба была уготована им! Воеводу в оковах бросят в одну из литовских тюрем, предварительно подвергнув тяжёлой пытке.

У трагических событий существует роковая преемственность. Самосожжению смолян предшествовал пожар Москвы и гибель в огне многих её жителей. Засевшие в Кремле и Китай-городе поляки и немцы, чтобы изгнать из Москвы русских, подожгли Замоскворечье. Умышлено было это по-злодейски: Москву поджигали в нескольких местах, чтобы люди не успели спастись.

По свидетельству польского дворянина Маскевича, жечь Москву поручено было двум тысячам немцев и отряду польских гусар... Деревянный город запылал мгновенно. «Пожар был так лют, что ночью в Кремле было светло, как в самый ясный день, а горевшие дома имели такой страшный вид и такое испускали зловоние, что Москву можно было уподобить только аду».