Таисия Наполова - Московский Ришелье. Федор Никитич

— Жители Великого Новгорода, оставшиеся в живых! Молите Господа Бога, Пречистую Его Матерь и всех святых о нашем благочестивом царском державстве, о детях моих благоверных, царевичах Иване и Фёдоре, обо всём нашем христолюбивом воинстве, чтобы Господь Бог даровал нам победу и одоление всех видимых и невидимых врагов.

Стоявший на переднем плане и дрожавший от холода, едва одетый, измождённый новгородец вдруг упал. Царь нахмурился, но продолжал:

— А судит Бог общему изменнику моему и вашему, владыке Пимену, его злым советникам и единомышленникам: вся эта кровь взыщется на них, изменниках; вы об этом теперь не скорбите, живите в Новгороде благодарно, я вам вместо себя оставлю правителем боярина своего и воеводу, князя Петра Даниловича Пронского.

Никто не посмел поднять упавшего человека. Все ожидали приказаний царя. Вдруг находившийся рядом с царевичем Фёдор кинулся к несчастному и влил в его рот вина из царского кубка, стоявшего тут же на одном из поставцов рядом с другими кубками и чашами, из коих после речи Иоанна должна была пить его свита — за здоровье царя и окончание его «подвига великого». Поэтому все опешили, когда Фёдор поднёс безвестному полумёртвому новгородцу царский кубок. Беспокойство отразилось и на лице царевича. Но общее замешательство длилось не более минуты. Глоток вина вернул новгородцу силы. А царь, обычно не терпящий каких-либо помех себе, на этот раз взглянул на несчастного кротким, милостивым оком и повторил:

— Ныне не время скорби. Живите благодарно . Ныне не токмо ваш государь, но и холопы милуют вас.

И, обратившись к Фёдору, он добавил:

— Ты верно угадал движение моего сердца, и за это государь жалует тебя царской чашей!

Так была разыграна Иоанном циничная комедия великодушия и справедливости, достойная самого Сатаны.

...Ограбив Новгород и тем пополнив свою казну, опустошённую праздно-разгульной жизнью в Александровской слободе, Иоанн с тою же целью обогащения казны прямо из Новгорода выехал со своим войском в Псков. Наслышанные о новгородских погромах псковитяне с ужасом ожидали неизбежного бедствия. Но «поход» Иоанна на Псков ограничился грабежом и опустошением города. Массовых казней не было. Современники приписывали это юродивому Николе-Салосу, необычной встрече с ним царя. День был морозный, Никола стоял без шапки, в рубище, в руках держал кусок сырого мяса и протягивал его царю.

— Бери, царь... Поешь малость...

— Мясо? Где ты его взял? Ныне пост Великий — грех мясо есть.

— Или ты, Ивашка, не пил крови христианской в Великий пост? Или в могилках новгородских не лежат люди, порубленные тобой на куски? Бери же и мой кусок мяса.

Царь нахмурился, но не велел трогать юродивого. Псков был спасён от кровавых расправ. Но начертанный Иоанном круг злодейств ещё не был пройден им до конца.

Передовой отряд, высланный из Пскова ранее остального царского войска, навёл на москвитян страх: ожидать ли добра от царя после новгородского погрома? Многие, однако, надеялись: «Царь вдосталь напился народной кровушки. Авось сменит гнев на милость». И хоть не лежала душа москвитян к царю, всяк вышел к нему с хлебом-солью. Над Москвой плыл густой торжественный колокольный звон. Царя встречали как победителя, встречали, как много лет назад, когда он возвращался в Москву после взятия Казани.

День стоял тёплый. Приближалась Пасха, но люди дрожали как будто от холода и низко-низко кланялись царю и его войску, словно под пулями. Только мальчишки бесстрашно усеяли крышу деревянной церковки. Им хоть бы что! Известное дело, дети. Увидели — впереди едет царь на буланом коне. Всё разглядели.

— Седло-то под царём с подушкой на бархате.

— Оправа-то золотая...

— А что это там голубое?

— Эмаль называется.

— Говорят, из Туретчины седло царю прислали.

— А ковёр под царём тоже из Туретчины?

— А на уздечке чеканка знатная...

И вдруг ребята услышали разговор стрельцов:

— Дай, Степан, твой самопал. Я из него этих малоумков на церковной крыше постреляю...

Мальчишек тотчас же точно ливнем смыло с крыши. Но один из них, постарше, красивый черноглазый отрок, спустился пониже к церковной пристройке и громко возгласил:

— Здорово, царь-батюшка!

От неожиданности царь нахмурился: он не сразу понял, откуда шёл голос. Дворецкий Лев Салтыков грубо спросил отрока:

— Кто велел тебе царю кричать? Пошто не сидишь дома благочинно?

Иоанн остановил коня и велел, чтобы отрока привели к нему. Но мальчишка отказался спуститься с крыши и стоял начеку, думая, видно, в случае опасности дать стрекача. Иоанн усмехнулся и подъехал к мальчугану сам.

— Ты кто будешь такой упёртый?

— Я Мишатка...

— Да родителя твоего как величают?

— Боярин Никита Романович Захарьин.

— Ишь ты! Здоров ли твой родитель?

— Слава те, Господи, выздоровел! Да матушка занемогла. За всю зиму не подымалась: врачи не велят.

Царь снова нахмурился. Он вспомнил, что супруга Никиты Романовича была дочерью казнённого им воеводы Александра Борисовича Горбатого-Суздальского. И такова уж была природа Иоанна, что к детям опальных бояр он питал тяжёлую нелюбовь. Ему легче было казнить их вместе с родителями, чем помнить об их существовании. Оттого-то меч его не щадил даже младенцев. Напоминание в эту торжественную минуту о дочери казнённого князя было некстати. Иоанн строго всмотрелся в лицо отрока. Подумал, что это, видимо, меньшой в семье Захарьиных и на боярина Микиту похож. Добро, что не на дочь «изменника». Царь не удержался, чтобы не кольнуть:

— А матка твоя знахарок, знать, призывает к себе?

Он смотрел на отрока, думая найти в его лице подтверждение своих слов. Но Мишатка каким-то чутьём понял недобрые чувства царя. Слышал он и о том, что царь не милует за ведовство да знахарство, и поспешил ответить:

— Не... В нашем дому знахарок не привечают...

Царь дал знак стременному. Тот подъехал к церковке, но Мишатка кубарем скатился вниз. После в народе много говорили, сколь милостиво беседовал царь с отроком. Это было добрым знаком и для Никиты Романовича. Утешил его и старший сын Фёдор, благополучно вернувшийся из похода. Никита Романович с гордостью рассказывал при случае, что сын его в Новгороде был «при государевом деле».

Вскоре, однако, люди убедились, что с новгородскими погромами не кончились кровавые смуты на Руси. Красный след потянулся из Новгорода в Москву, и тяжёлая участь постигла многих невинных людей. «Дело» новгородского владыки Пимена, вступившего якобы в связь с польским королём, стало для Иоанна удобным поводом для расправы над его единственным соперником на престол — прямым потомком Калиты, двоюродным братом царя Владимиром Старицким. Он давно и тщательно готовился к тому, чтобы убрать со своего пути «крамольного» брата. И вот итог — следствие о сношениях новгородского архиепископа Пимена и новгородских приказных людей с боярами Алексеем Басмановым и сыном его Фёдором, с казначеем Фуниковым, печатником Висковатовым, Семёном Яковлевым, с дьяком Василием Степановым, с Андреем Васильевым, с князем Афанасием Вяземским.