Таисия Наполова - Московский Ришелье. Федор Никитич

В чём же состояла «крамола»? Все названные лица хотели якобы сдать Новгород и Псков польскому королю, царя Ивана извести, а царём сделать князя Владимира Старицкого. Судя по всему, это «сыскное изменное дело» было шито белыми нитками. Не случайно Иоанн решил погубить даже своих любимцев — Алексея и Фёдора Басмановых и князя Афанасия Вяземского, чтобы придать крамольному сыску вид убедительности. Но если сыскное дело до нас не дошло, если и летописи не винят казнённых в измене — значит, «сыск» не удался.

Обогатив свою казну разбойными грабежами, убрав со своего пути мнимого претендента на престол, подвергнув жестокой расправе его семью (убиты были и сын-младенец с матерью и даже слуги), царь Иван заболел душевно и физически. В «Завещании» (1572 год) он признается: «Тело изнемогло, болезнует дух, струпы душевные и телесные умножились, и нет врача, который бы меня исцелил; ждал я, кто бы со мной поскорбел, — и нет никого, утешающих я не сыскал, воздали мне злом за добро, ненавистью за любовь».

Наставляя сыновей, он советует им беречься от людей, а меж собой избегать разногласий: «Пока вас Бог не помилует, не освободит от бед, до тех пор вы ни в чём не разделяйтесь: и люди бы у вас заодно служили, и земля была бы заодно, и казна у обоих одна — так вам будет прибыльнее. А ты, Иван, береги сына Фёдора и своего брата как себя, чтобы ему ни в каком обиходе нужды не было, всем был бы доволен, чтоб ему на тебя не в досаду, что не дашь ему ни удела, ни казны. А ты, Фёдор-сын, у Ивана-сына, а своего брата старшего, пока устроитесь , удела и казны не проси, живи в своём обиходе, смекаясь, как бы Ивану-сыну тебя без убытка можно было прокормить, оба живите заодно и во всём устраивайте как бы прибыточнее».

Но, видимо, ещё долго томила мнительного Иоанна мысль, что в его расправах над людьми увидят опасения за прочность своего престола. Оттого и посадил на Москве царём касимовского хана, крещёного татарина Симеона Бекбулатовича, и венчал его царским венцом, а себя называл Иваном Московским и жил на Петровке как простой боярин.

Между тем казни в Москве продолжались, только отныне именем нового царя Симеона. Желание укрыть свои кровавые дела за его спиной было не последним в решении Иоанна временно сложить с себя царство.

Никто не верил, что Иоанн, назвавший себя Иваном Московским, удалился от державных дел, и оттого он был особенно страшен людям своей новой личиной. Фёдор видел, что отец его стал тревожно-задумчив. После новгородской резни и казней в Москве Фёдор заметно повзрослел. Он ещё больше вытянулся, отросли усы, закурчавилась борода. Он стал сдержаннее в ответах и всё больше походил на Никиту Романовича: так же усердно следовал обычаям своей среды, был твёрд в исполнении задуманного и хорошо знал Священное Писание. Но была ещё в нём юношеская неопределённость и горячность нрава, и горячность эта пугала отца. Любое неосторожное слово могло погубить Фёдора, как погубило оно князя Старицкого.

Никита Романович понимал, что паче всего сыну надобно беречься от ближников-шептунов. Или не они навели беду на опального князя? Страсти — вот что выдаёт человека, — страсти! Сын его запальчив, и не в меру. Более того — прямодушен. Там, где самое пекло, — туда и норовит. Кто надоумил его после Пскова искать встречи с родичами княгини Старицкой и говорить с ними о деле новгородского владыки Пимена, вызвавшего гнев государя? И кто тянул его за язык и заставлял рассказывать о новгородских казнях?

Никита Романович решил призвать сына в кабинет. Как остеречь его, когда он как конь без узды? И страха не ведает. Надо бы попугать сына, что словом дерзким и неосторожным он может досадить царевичу Ивану и навредить ему.

Когда, однако, Фёдор вошёл в кабинет, отец, залюбовавшись красивым сыном, забыл заранее подготовленные слова и вместо них сказал другие:

— Садись на креслице, Федюня, да послушай родительского совета: избегай ныне думать о делах державных, а то ненароком услышат тебя любители составлять ведомости [12] Ведомости — сведения, известия, роспись на бумаге, именной список чего-либо. с умыслом хитрым.

Фёдор склонил голову, всем видом выражая понимание. Никита Романович продолжал:

— Успеть бы свои дела справить. Васятка приболел, надо бы пойти к царю на поклон, чтобы дал своего лекаря. Думаю взять тебя с собою. А ты приготовь для царя Ивана слово доброе.

— Не отослал бы он тебя к царю Симеону. Ужели пойдёшь? — спросил Фёдор.

Никита Романович погрустнел и, помолчав, заметил:

— Отнесись, Фёдор, с должным пониманием к делам и случаям, кои тебе не изменить, и склоняйся перед силой, кою тебе не одолеть.

Глаза Фёдора насмешливо сощурились.

— Коли так дела пойдут, скоро нам придётся кланяться Бориске.

— Упаси боже! — воскликнул Никита Романович. — Допустит ли сие царевич Иван?

Оба некоторое время молчали.

— Сын мой, — продолжал Никита Романович, — Господь сподобил тебя быть в приближении у царевича Ивана. Ныне он в гневе на Годунова. Думал ли ты, как остеречь царевича от оплошки? Гневаясь на Годунова, ведает ли он об его силе? Бориска стерпит его возмущение и этим терпением возьмёт силу над ним. У кого ещё есть такое терпение — сносить недостатки людей и знать им точную цену!

«Это так, — подумал Фёдор, — в Бориске, видно, сам дьявол сидит и помогает ему».

— И знаешь, чем одолеть Бориску? — говорил Никита Романович. — Так же терпеливо сносить его.

— Ну уж нет!

— Жалею, сын мой, что не научил тебя разумению улаживать дела спорные.

— Кошка никогда не пойдёт против силы.

— А что в том худого?

Ближайшее время показало, что москвитяне напрасно тешили себя надеждой, что после возвращения из кровавого похода на Новгород царь станет искать тишины и спокойствия. Жизнь омрачили новгородские сыскные дела. Казни продолжались. А в довершение этих бед на Москву с огромным войском пришёл хан Девлет-Гирей. Позже будут говорить, что это было отмщение москвитянам за кровь Великого Новгорода. Татары пришли под Москву 24 мая 1571 года, в день Вознесения, и зажгли предместья. Был сильный ветер, пожар за три часа истребил деревянную громаду Москвы, уцелел лишь Кремль, погибло великое множество людей. Как и в Новгороде, числа погибших никто не знал. Одни сгорели, другие в бессмысленной давке во время бегства через дальние ворота так стеснили друг друга, что пришлось в три ряда идти по головам находящихся внизу. В страхе и пагубном беспорядке люди давили друг друга. Много пропало людей именитых, князей и княгинь, дворян и бояр. Трупы запрудили Москву-реку. Пришлось отрядить стрельцов, чтобы баграми спускать тела по воде.