Анри Кок - Последние из Валуа

Призрак вновь исчез. Тофана протерла глаза. Должно быть, она стала жертвой какой-то фантасмагории, произведенной лунным светом, пробившимся сквозь ветви деревьев.

Но нет, нет! Белая фигура появилась в третий раз и уже всего в двадцати шагах от нее. На сей раз Великая Отравительница могла различать ее уже не в общих чертах, но во всех деталях. То была фигура мужчины, нижняя часть тела которого терялась в некой дымке, но вот лицо виделось явственно. И узнав это бледное, с угрожающими чертами лицо, Тофана испустила крик ужаса и зажмурилась: то было лицо ее первого любовника, рыбака Маттео Руццини.

– Что с вами, графиня? – произнес рядом с ней чей-то голос. – Я вас напугал?

Голос Карло Базаччо!

Она широко раскрыла глаза, не веря своим ушам. Да, перед ней стоял Карло Базаччо, а от призрака Маттео Руццини не осталось и следа.

«Я сошла с ума!» – подумала она.

– О, полноте! – возразила она дрожащим голосом, подавая ему руку. – Разве могли вы меня напугать?.. Но как вам удалось так подойти, что я вас не слышала?

– Я шел прямо по этой аллее, в конце которой видел вас.

– Гм! Странно!

– Но что в этом странного?

– О, ничего!.. Не находите ли вы, что сегодня очень свежо, шевалье?

– Что вы! Вечер такой же теплый, как в Неаполе!

– В Неаполе! – повторила Великая Отравительница, содрогнувшись. – В Неаполе!

– Решительно, – промолвил Карло Базаччо, чья рука, поддерживая рукой спутницы, ощутила эту дрожь, – с вами что-то не так, графиня!

– Нет-нет… вы ошибаетесь, мой друг… нет. Разве что… вы были правы… вечер действительно теплый, очень теплый!.. Вероятно, меня просто сморило в сон в этой беседке.

– И мое появление застало вас врасплох. Мне очень жаль…

– Жаль!.. Да вы никак шутите? Разве я вас не ждала, друг мой? Разве вы не видите, как я рада, очень рада вашему приходу? Но пойдемте, прошу вас, пойдемте. Под этими деревьями задохнуться можно!

Тофана вся дрожала, как в лихорадке, и быстро потащила за собой Филиппа. Дойдя до лужайки, что простиралась перед домом, она вздохнула свободнее, а когда вступила в зал, приготовленный для ужина, волнение ее совсем улеглось; она уверила себя, что стала жертвой некой галлюцинации.

Сорок свеч, расставленных по канделябрам, ярко освещали комнату.

– Ого! – весело воскликнул Филипп. – Да вы, похоже, немало поистратилась на мой прием!

– И вы сердитесь на меня за это? – спросила Тофана с улыбкой.

Они сели за стол. Тартаро, важный и серьезный, каким и подобает быть стольнику, прислуживающему знатной особе, начал подавать кушанья и наливать вино.

Сперва разговор касался незначительных тем: графиня расспрашивала шевалье Базаччо о его парижских удовольствиях, последнем придворном бале, его отношениях с придворными вельможами.

– Кстати, графиня, – спросил Филипп, – полагаю, вы навестили этого бедного графа Лоренцано?

Тофана слегка покраснела. Ей совестно было признаться, что в течение последних трех дней она не посвятила ни единой минуты человеку – тяжело больному, – которого называла другом.

– Нет, шевалье, – ответила она наконец, – я была крайне занята все это время и не могла. Но маркиз Альбрицци, конечно же, был у него?

– Разумеется. Не далее как вчера.

– И графу не легче?

– Ничуть! Вероятно, он уже не выкарабкается.

– Бедный граф!.. Тартаро!

– Госпожа графиня?

– Оставьте нас теперь. Если вы нам понадобитесь, я позвоню.

Тартаро почтительно поклонился и ушел, тщательно затворив за собой дверь гостиной. Тофана становилась все более и более оживленной. Сверкание свечей, пары испанских вин начисто изгнали из ее мыслей неприятное впечатление, произведенное странным инцидентом.

Она встала и, пересев на диван, одарила Филиппа задорной улыбкой.

– Не угодно ли вам будет сесть рядом со мной, шевалье? – предложила она.

– Как скажете, графиня!

– Граф Лоренцано обречен на смерть. Я чрезвычайно этим опечалена, но…

– Но мы одни… и… вы прекрасны!.. Вы правы!.. Оставим же Лоренцано умирать и будем жить сами… чтобы любить!

С этими словами Филипп обнял графиню за талию.

– Любить! – пробормотала она. – Но вы ведь не можете любить меня… О, я еще хорошо помню, как вы сказали, что ваше сердце больше не свободно! К тому же подумайте о той разнице в возрасте, что существует между нами. С моей стороны, было бы безумием надеяться на вашу любовь. Я буду вам другом, не более… Преданным другом, слышите, Карло?.. Оставьте же, оставьте!.. Оставь!.. О, отпусти меня, умоляю!.. Я так стара…

– Ты прелестна!

– Сколько вам лет? Двадцать четыре, максимум двадцать пять лет, тогда как мне уже сорок… И потом, даже если бы ты мог… увлечься мною… я ревнива… ужасно ревнива… Возможно, со мной ты бы был несчастен… Я бы извела тебя своими придирками.

– Мы можем попытаться…

– Попытаться!.. Какой ребенок!.. Нет! Нет!.. Довольно! Довольно!.. Твои поцелуи сведут меня с ума… А я поклялась быть благоразумной.

– Поклялись? И кому же?

– Карло!..

Он прижимал ее, опьяненную вином и желанием, к своей груди. Она делала вид, что сопротивляется, но в действительности хотела лишь одного – чтобы он продолжал целовать ее и дальше.

Филиппу все труднее было играть свою роль. Внезапно, без какой-либо видимой причины, свечи начали гаснуть, пока наконец комната не погрузилась в полутьму.

Даже пребывая в состоянии сладострастного исступления, Тофана не могла не заметить этого изменения.

– Что бы это значило? – спросила она, вцепившись в руку молодого человека.

– Что – это? – спросил он с изумительно разыгранным хладнокровием.

– Эти свечи…

– А что с ними?

– Разве вы не видите, что они почти погасли?

Филипп взглянул в сторону стола и самым естественным голосом промолвил:

– Да что это с вами? Они горят столь же ярко, как и прежде.

– Вы смеетесь надо мной? – воскликнула Тофана. – Неужели вы не замечаете никакой разницы в их свечении?

– Ни малейшей!

– Стало быть, я слепая?!

Филипп небрежно пожал плечами.

– Вы не слепы, дорогая графиня; просто ваши нервы расстроены. Бывают дни, когда все мы не можем совладать с нашими ощущениями.

– Как! Вы не желаете признать, что эта комната погрузилась едва ли не в кромешную тьму? Не желаете признать, что эти свечи вот-вот совершенно потухнут?

– Определенно не желаю, так как вижу, что они горят так же ярко, как и раньше!

Тофана вскочила и схватила один из канделябров, с виду – на две трети потухший. Свечение вновь стало ярким, ослепляющим.

Великая Отравительница застыла в оцепенении.

«Что за колдовство?» – подумала она.

И, словно в ответ на это мысленное восклицание, рассудок сказал ей: «Но ты ведь не веришь в колдовство, не веришь в оккультные науки! Почему же сейчас готова признать их силу?»