Анри Кок - Последние из Валуа

Мингоцци. Еще одно имя в моем списке приговоренных.

Начала я с Пезары. Конрад де Верль был ее любовником всего одну ночь. Будучи куртизанкой по роду занятий, она могла иметь капризы, но только не любовь.

Уже через день после той ночи она принимала у себя вечером молодого и прекрасного кавалера, прибывшего, по его словам, из Генуи с полными золота карманами.

Но как только двери закрылись, слуги удалились, а она начала раздеваться, чтобы отправиться вместе с этим кавалером в постель, он вдруг сказал ей:

«Можете помолиться, Пезара… если умеете… так как сейчас вы умрете».

Она решила, что он шутит.

«Умереть от удовольствия я всегда согласна!» – ответила она, рассмеявшись.

«Нет, – сказал нанятый мною браво [26] Браво (bravo) – наемный убийца (ит.). , – нет, вы действительно умрете – от трех ударов вот этого кинжала».

Три – столько я их приказала ему нанести, но так, чтобы дух она испустила лишь с третьим.

«Кто вас нанял?» – спросила Пезара, задрожав всем телом.

«А вы не догадываетесь? – промолвил браво. – Этой ночью – ваша очередь; в следующую умрут шевалье Конрад де Верль и сеньор Мингоцци».

«Ах! – воскликнула куртизанка, застучав зубами. – Так ты принадлежишь Тофане?»

«Вот видите – все-таки догадались. Вы готовы?»

«Пощади меня и можешь забрать себе все, что здесь есть».

Браво вытащил кинжал.

«Я – человек чести, синьора. Мне заплатили за ваше убийство – и я вас убью».

И он вонзил кинжал ей в грудь. Она хотела закричать, но он закрыл ей рот одной рукой, тогда как другая его рука нанесла ей вторую рану. Обливаясь кровью, она повалилась на паркет и закатила глаза, изображая умершую, дабы избежать третьего удара. Но Гамма – так звали браво – был в курсе всех хитростей подобного рода.

«Синьора, – сказал он, склонившись над Пезарой, – у вас было время пожалеть, согласно желанию моей клиентки , о том, что вы увели у нее любовника. Теперь же – умрите».

И он пронзил ей сердце.

Сутки спустя Конрада де Верль настигла, в его комнате, такая же смерть, какой некогда умерла семья маркиза Пинтакунды; Мингоцци убил яд, подсыпанный в дорогое его сердцу кипрское вино его доверенным слугой.

Когда слух об этих смертях распространился по Венеции, я уже покинула Кьоджу и, сопровождаемая Орио и группой надежных людей – мы все переоделись цыганами, – была уже на полпути в Неаполь.

В Неаполь, где я намеревалась разыскать мать.

С тысячами трудностей, но мне все же удалось ее разыскать – в монастыре ордена францисканцев, которые и спасли ее от людского гнева.

Я никогда не была нежным созданием, но когда я увидела эту бедную женщину, которая дала мне жизнь, на глаза мои выступили слезы.

От того ужаса, который вызвало у нее убийство мужа и сына, волосы ее стали совершенно седыми, к тому же она меня едва узнала. Покинуть монастырь она отказывалась, и нам пришлось увезти ее силой.

Через несколько дней мы уже находились в предместье Бергамо, в небольшом домике, где я намеревалась провести всю зиму 1558 года: после пережитых эмоций я чувствовала бесконечную потребность в покое и отдыхе.

Матушка, которой я постаралась обеспечить наилучший уход, постепенно приходила в себя: она уже называла меня по имени и, похоже, была рада тому, что мы воссоединились. Правда, в результате всех этих потрясений она полностью потеряла память. Прошлое для нее больше не существовало; она жила лишь настоящим и будущим.

Мне же, напротив, с каждым днем становилось все хуже и хуже. Но что со мной происходило?

Однажды утром, когда я прогуливалась с мамой по саду, какой-то внутренний толчок заставил меня остановиться. Увидев, как я сложилась вдвое, матушка подхватила меня под руку и подвела к скамье.

«Ну, и чему ты удивляешься, Елена? – промолвила она простодушно. – Твое недомогание вполне естественно, моя дорогая. Ты беременна».

«Беременна!» – воскликнула я.

«Несомненно. Это твой ребеночек шевелится в тебе. И кстати, почему ты не представишь мне своего мужа? Где он? Куда-то уехал?»

«Да-да… Уехал».

И я повторила, обрадовавшись и в то же время ужаснувшись откровению матери:

«Я беременна!.. О!.. И я убила отца моего ребенка!»

По крайней мере, пусть я и принесла Конрада де Верля в жертву своей мести… о которой теперь сожалела… плод нашей любви станет для меня предметом безграничного обожания!

Ребенок! У меня будет ребенок!

О, я не знаю, как выразить, госпожа, что я испытала при этой новости! Я смеялась и в то же время плакала.

Однако чем больше я размышляла, тем скорее проходила эта восторженность.

«Но имеет ли такая презренная мерзавка, как я, право быть матерью? Не предупреждает ли народная ненависть, уничтожив моих родных, меня о судьбе, которую она уготовила любому вышедшему из моего чрева созданию? Моих отца и брата убили – убьют и моего сына или дочь, когда узнают, что у меня есть сын или дочь… Что ж: об этом никто не узнает, так как, ради того, чтобы мой ребенок жил, я порву с ним бесповоротно». Такое решение созрело во мне всего через пять минут после того, как я ощутила первое движение этого ребенка в моей утробе.

До ноября 1558 года – именно в это время мне предстояло рожать – я жила затворницей в своем новом прибежище.

Я разродилась двумя близнецами. Ах! Природа была жестока ко мне в своей щедрости! Она подарила мне двух сыновей, мне, которой нельзя было признать и одного!

Орио уже давно, по моему распоряжению, разыскал в Палаццуоло, небольшой деревушке в окрестностях Бергамо, кормилицу, готовую исполнять свои обязанности, не задавая лишних вопросов.

С Терезой Бокки и ее мужем, бедными пахарями – золота для них я не пожалела, – мы условились, что Марио и Паоло будут жить под их крышей так долго, как это будет возможно.

И она продержали их у себя девять лет; на протяжении девяти лет я позволяла сыновьям жить в полной свободе на свежем воздухе, посреди залитых солнцем полей, как детям простых крестьян. За все эти годы лишь трижды – с закрытым маской лицом, дабы не быть узнанной, – оказываясь в Палаццуоло якобы проездом, я входила в дом Бокки и взглядом и сердцем приветствовала моих сыновей. Моих сыновей, которые подрастали и хорошели. Однако приближался час, когда следовало позаботиться об их образовании, их будущем.

Так случилось, что граф Лоренцано, растратив большую часть состояния жены, Бьянки Альбрицци, подвергался горьким и постоянным нападкам со стороны последней. Она угрожала обо всем рассказать брату, Луиджи Альбрицци, уехавшему в Америку попытать счастья, которого она собиралась вызвать, дабы урезонить мужа.

Граф Лоренцано попросил меня избавить его от этого дамоклова меча, зависшего над его головой. В ответ я выдвинула лишь одно условие: после смерти Бьянки Альбрицци Лоренцано возьмет на себя заботу о моих сыновьях, которых представит в свете в качестве своих племянников, сыновей Андрео Вендрамини, его недавно почившего в Испании брата.