Александр Бородыня - Крепостной шпион

Константин Эммануилович больше не пытался прервать полковника. Бурса побледнел, рука хозяин особняка потянулась к сердцу. В зале воцарилась полная тишина.

— Ваш братец похитил ребёнка, и Анна Владиславовна добровольно, так скажем, отправилась к нему в гости.

— И чего же вы хотите от меня?

— Помощи.

— Вы хотите моей помощи?

— Я хочу помощи вашего тайного общества. Не для того ли оно существует со всеми своими красивыми обрядами и заклинаниями, чтобы послужить подлинной справедливости, чтобы покарать истинное злодейство и защитить невинных.

Лицо Константина Эммануиловича исказилось гримасой боли. Только сумасшедший мог вот так, публично, говорить о существование тайного общества.

— Простите, но я Вас не понимаю, — Бурса, держась за сердце, медленно пошёл вверх по лестнице. — Я не понимаю, не понимаю Вас.

Уже в абсолютной тишине Генрих Пашкевич развернулся на каблуках и вышел на улицу под дождь. Вышел столь стремительно, что позабыл в гардеробной свою шляпу и не стал за ней возвращаться. А уж про Аглаю и княгиню Ольховскую он вспомнил уже на половине пути до квартиры. Ярость охватила полковником — никакой помощи не откуда ждать не приходится.

«Ну что ж, я сам уничтожу гнездо разбойников. Спалю негодяя».

Головная боль не оставляла полковника. Сняв квартиру на Невском, он приезжал туда только поздно ночью. Выпивал три рюмки водки и падал на кровать одетым и лежал без сна с закрытыми глазами несколько часов, остающихся до рассвета.

Остальное время Генрих растрачивал на бесполезные визиты и скандалы. Официальные приёмы, жалобы и просьбы — всё это почти не давало результата. Власти на уровне министерств просто делали вид, что никакого разбойника в Новгородской губернии не существует, а прорваться выше Пашкевичу не удалось. Направленные государю прошения, остались без ответа. Не без труда удалось уточнить ему подробности появление в Петербурге графа Виктора Александровича Алмазова и какие-то детали романтического побега Анны, но всё это он уже знал.

Таскаясь по петербургским гостиным, офицерским пирушкам, к счастью в столице у него сохранились какие-то связи, Генрих также выяснил обстоятельства исчезновения Андрея Трипольского. Оказалось, что Трипольский кинулся в погоню за беглецами не один, а в компании молодого офицера Афанасий Мелкова. Но следы Афанасия терялись точно также, как и следы самого Трипольского. По всей вероятности, он был убит ещё до того, как Андрей Андреевич проник в усадьбу, ценою своей жизни выручая из постыдного плена Анну Владиславовну.

Ещё по дороге в столицу, раскачиваясь в карете, Пашкевич продумал все возможные ходы. Он рассчитывал на поддержку «Пятиугольника» и теперь, когда в ней было отказано, надеяться стало совсем не на что. Выпытав у Аглаи точное положение усадьбы, где теперь, он был совершенно в этом уверен, негодяй Иван Бурса удерживал насильно жену его, Анну Владиславовну, Генрих планировал собрать небольшой отряд и напасть. Но планы эти тонули в пьянстве.

Единственным человеком, поддерживающим его, оставалась Аглая. Но судьба крепостной девушки круто переменилась со смертью хозяина и молочного брата Андрея Андреевича Трипольского. Теперь у Аглаи Ивановны просто не было ни сил, ни времени на расследование. В своём завещании Андрей Андреевич Трипольский не только дал Аглае вольную, а и завещал почти половину своего состояния: без малого 300 душ, особняк в Петербурге и усадьбу Трипольское в Олонецкой губернии. Дело неслыханное.

Нашлось много недовольных. На какое-то время Аглая Ивановна полностью погрязла в судебных исках, поданных дальними родственниками Трипольского. К тому же её, в отличие от Пашкевича, никто не лишал членства в тайном обществе. И Аглая теперь, как и раньше, должна была регулярно посещать все заседания и выполнять возложенные на неё поручения «Пятиугольника». Поразительно, но Аглая близко сошлась с княгиней Ольховской. Они много времени проводили вместе и трудно было понять: дело связывает этих двух женщин или просто неожиданно возникшая душевная привязанность. Наверное только Генрих Пашкевич интуитивно чувствовал неестественность этих женских отношений и пытался понять, что же на самом деле скрыто за ними, действительно ли общее дело или что-то совсем иное.

— Может быть, это твой знак? — спросил как-то Генрих, вынимаю серебряный пятиугольник. — Я нашёл его там, во дворе, после боя. Не ты ли его обронила? — Пашкевич крутил серебряный пятиугольник на пальце.

— Я думаю, именно этот знак принадлежит Виктору, — сказала Аглая.

— Виктору? — искренне удивился Генрих.

— Виктору Александровичу, тому самому фальшивому графу Алмазову, что стал первым мужем Анны Владиславовны Покровской.

— Виктор Александрович был членом «Пятиугольника»? Почему ты мне раньше об этом не говорила?

— К слову не пришлось.

Тон девушки необычайной раздражал Генриха, но полковник счёл за благо сдержать нахлынувший гнев.

— Кстати, первый муж Анны Владиславовны Виктор Александрович всё ещё жив, — почему-то жёстко сказала Аглая. — Виктор Александрович до сих пор член Общества, хотя, конечно, если он придёт на собрание, то его будут судить и, вероятно, приговорят к смерти.

— Может быть, есть ещё, что к слову не пришлось? — залпом опорожнив большой фужер, поинтересовался Генрих. — Ты могла бы мне раньше сказать.

Аглая сменила тон с резкого на примирительный:

— Прости, раньше не могла. На то имелись веские причины.

Безудержное пьянство и бессонница уже через неделю привели полковника к болезни. У Генриха начался жар.

В наёмной квартире не хватало воздуха, и лежащий в горячке Пашкевич, всё задыхался и звал попеременно то Анну, то покойного своего денщика. Иногда над ним склонялась сиделка. Полковник, с трудом приподнимая от подушки залитое потом лицо, шептал в бреду все свои проклятые вопросы: почему в доме Константина Эммануиловича никогда не видел Анну? В какой степени родства находятся Константин Эммануилович и Иван Кузьмич? Почему никто не желает мне помочь?

И вдруг, очнувшись, он спросил, обращаясь к сиделке:

— Откуда ты? Ты чья?

— Меня наняла Аглая Ивановна, — мягким голосом отозвалась сиделка. — Я ничья, своя, свободная. Из мещан.

Генрих упал на мокрую от пота подушку и в голос застонал.

— Ты, миленький, успокойся, — ласковая рука сиделки скользила по его лбу. — Всё хорошо. Всё хорошо будет. Всё устроится.

Столичная духота совершенно измучила Сергея Филипповича, устало пересекающего город. Впервые за последние месяцы он отправился в особняк на каменной набережной Фонтанки пешком и в такое позднее время. Живой запах навоза, горький запах свежеобжаренного кофе, свойственный Петербургу утром, выветривался совершенно к полудню. Днём в городе можно было задохнуться от сухой пыли, а ночью, когда пыль, поднятая колёсами экипажей и тысячами спешащих ног, наконец-то опадала, в воздухе скапливалось и задерживалось что-то зловещее.