Александр Бородыня - Крепостной шпион

— Что случилось, Харитон? Зачем ты здесь? — спросил полковник.

— Не уберёг, — прохрипел денщик, — не пеняйте, барин.

Больше Харитон ничего не сказал. Он повалился набок, застонал и минут через пятнадцать в муках скончался.

Тело старого слуги было изуродовано многочисленными ударами ножа. Судя по испачканной кровью лестнице, Харитону понадобился не один час, чтобы подняться наверх. Большая лужа крови слева от двери спальни показала полковнику, что денщик был уже здесь, когда он, Генрих, только вышел с пистолетом на лестницу. Дверь в комнату Аглаи теперь была открыта.

— Трудно спать при таком шуме, — Аглая стояла на пороге, расчёсывая свои длинные волосы. — Что стряслось, барин? Ой, да Вы голый совсем.

— Ты не слышала ничего? — спросил Генрих.

— Вчера вечером голова разболелась. Снотворный порошок выпила, — подозрительным голосом объяснила Аглая. — А и сейчас во рту от него горько, как убитая спала, — она с хрустом потянулась.

Ребёночка не было. В кроватке лежала большая розовая кукла. Она лежала здесь, вероятно, и в прошлый раз, когда Генрих Пашкевич заглянул в детскую.

Ожидая штурма, они не были готовы к тому, что негодяи, тихо прокравшиеся в дом, просто украдут ребёнка. Только лишь наладившаяся счастливая жизнь, сломалась.

Анна Владиславовна перестала выходить из своей комнаты, а на вопросы Генриха отвечала кратко и односложно. Она почти ничего не ела. Вечера за пуншем и картами ушли в забвение.

Было непонятно: каким образом воры проникли незамеченными в запертый дом, и вовремя смогли скрыться? Генрих заподозрил Аглаю в соучастии в похищении, и не скрывал этого, но никаких явных доказательств не было.

И отношения между ним и странной прислугой с каждым днём становились всё более невыносимыми. Следовало бы поехать развеяться, выбравшись из особняка, прокатится к друзьям выпить по-холостяцки, погулять, поучаствовать в какой-нибудь охоте на зайца с борзыми. И после этого взглянуть на происшедшее как бы со стороны, новыми глазами. Но Генрих не мог оторваться от кошмара, он боялся ставить усадьбу Трипольское даже на час. Он ждал несчастье, и, увы, ожидания его скоро сбылись.

Недели через полторы, утром, проснувшись, полковник накинул халат и, как делал это все последние дни, пошёл в комнату жены пригласить её на завтрак. Растворив дверь в спальню Анны Владиславовны, Генрих Пашкевич понял, что потерял свою молодую супругу, также как недавно потерял приёмного сына — постель под роскошным шёлковым пологом была пуста и холодна.

Под истерические вопли Аглаи Генрих метался по дому и нигде не мог найти Анну. Шкафы распахнуты, бельё выворочено на ковёр. В замешательстве, поворачиваясь на месте, Пашкевич услышал как во дворе дико и разбуженно заржала лошадь. Он кинулся к окну.

Валил густой снег.

Анна Владиславовна опять мужском костюме, вероятно, ранее принадлежавшем покойному её жениху Андрею Трипольскому, сама взнуздала лошадь.

Ударом растворив тугие рамы, но не решившись совершить прыжок со второго этажа, полковник в которой уже раз сбежал вниз по лестнице, пулей вылетел во двор.

— Стой! Куда ты? — завопил он и попытался поймать за уздечку коня. — Куда?

— Поздно. Всё поздно! — крикнула в ответ Анна. — Я не сдержала клятвы!

Полковнику не удалось поймать уздечку.

Он не кинулся в погоню, он знал, что Анну не остановить. Замерзая, он долго стоял босой на снегу в открытых воротах и смотрел, как удаляется в слабом свете Луны венчанная жена его Анна Владиславовна на своём скакуне.

Никогда Генрих Пашкевич не пил столько. Просыпаясь, полковник ещё перед завтраком брался за шампанское, а засыпал, иногда не в силах даже дойти до собственной комнаты, падая в коридоре с пустою рюмкой в руке. Сразу же после бегства Анны, Генрих перебрался к себе в поместье — он не желал видеть ничего напоминающее о любимой женщине и о младенце, определив для себя, что оба они умерли.

С охотой он принимал любое приглашение соседей. И у себя устраивал бесконечные пьяные оргии. Не в силах преследовать свою жену и, точно так же, не в силах прожить без неё, Генрих стремился умереть. Рождённое в одно короткое мгновение, чувство не угасло с исчезновением Анны, а может быть, даже возросло, усилилось, превратилось в нескончаемую муку.

В альпийских снегах полковник дал клятву, что никогда, ни при каких обстоятельствах, не пустит себе пулю в лоб, и не мог нарушить её. Но как-то, возвращаясь домой, после не очень удачной охоты, сделав очередной глоток из фляги, Генрих понял, что можно и без выстрела в висок закончить земной путь. Он был один на зимней дороге.

Вечерело.

Полковник допил флягу до дна, отшвырнул подальше и, ощутив головокружение, осторожно сполз с лошади в снег, развернулся лицом вверх и заснул. Он совершенно сознательно рассчитывал замёрзнуть насмерть.

Пробуждение оказалось мучительным. Ощутив дикую головную боль и поняв, что лежит на деревянных досках совершенно голый, Генрих Пашкевич открыл глаза. В пару́ над ним плавало знакомое женское лицо.

— Что, очнулись? — зло спросила Аглая и поправила волосы. — Умереть хотели?

— Дура, — сказал Генрих.

Он присел. Они находились в маленькой баньке, было сильно натоплено. Он был совершенно наг, но девушка, вероятно, нашедшая его в снегу и притащившая сюда, была, как положено горничной, в коричневом своём платьице и фартучке. Она неприятно улыбалась.

— Ты меня раздела?

— В первый раз, что ли? — Аглая присела напротив, на скамью. — Ты вот что, барин, пойми: рано ещё умирать-то. Анна Владиславовна, конечно, глупость сделала, но какая же мать своего ребёнка бросит? А нам глупости делать не стоит. Нам с Вами в Петербург ехать нужно.

— Зачем же в Петербург? — искренне удивился Пашкевич.

— А затем, что сами мы с Иваном Кузьмичом не справимся, помощь нам нужна. Да и разобраться кое в чём следует. Много вопросов осталось. Так что поедемте, барин.

Удивительно, но Генрих Пашкевич был благодарен этой фантастической крепостной девке за то, что она вытащила его из снега, и, не скрывая этого, сразу согласился ехать.

Обычные собрания тайного общества происходили в особняке Константина Эммануиловича на Конюшенной улице каждый последний четверг месяца. Несколько лет назад, потерявший связь с «Пятиугольником», Пашкевич был удивлён, что правила почти не переменились. Как раз был четверг. Полковник, не сумевший ещё окончательно справиться с головокружением, пытался понять: какой же должен быть предлог? что он скажет? как объяснит своё появление? как он ворвётся в этот закрытый перед ним дом? Только теперь в закрытой коляске, раскачиваясь на скрипучих рессорах над мощёной мостовой, прислушиваясь к монотонному звуку дождя, Генрих понял, что получил лишь некоторые ответы на свои вопросы и поставил себя перед ещё более неразрешимой задачей.