Александр Бородыня - Крепостной шпион

Если ещё недавно в его душе были только страсть и желание казнить себя, то теперь он хотел казнить преступников, поглумившихся над Анной Владиславовной, казнить любой ценой. От постоянного тяжкого похмелья, от невозможности до конца понять происходящее, просто раскалывалась голова.

Аглая была рядом. Лицо девушки скрывала чёрная вуаль, под вуалью угадывалась улыбка.

«Как же всё-таки умеет преображаться эта простая крепостная девчонка, — размышлял полковник, — или не крепостная? Что я знаю, собственно, о ней?»

Вопросы мучили Генриха как уколы чужой опытной шпаги. «Если Иван Кузьмич сводный брат Константина Эммануиловича, то почему Анна не воспользовалась этим? Почему она вообще отказалась вернуться в столицу, родив ребёнка?»

Мысли бились одна за другой в голове полковника, путались. «Трипольский. Ведь он не входил в Общество, по крайней мере, в те годы, когда членом Общества был я сам. А Бурса? Почему он даже не пытался выручить из беды свою приёмную дочь? Почему?»

Приехали.

Генрих был почти в обмороке, когда коляска остановилась. Аглая первая соскочила на мостовую и протянула руку, чтобы поддержать полковника.

— Пойдёмте скорее. Смотрите, здесь все окна горят.

И действительно, окна особняка были ярко освещены, все четыре этажа. Долетела до слуха приглушённая музыка.

«Приём у него что ли? — подумал Генрих. — Даже лучше, если приём. Как-нибудь удастся проскочить без объявления. Главное внутрь войти, в дом, там-то я до него доберусь».

В центральной зале, куда они неожиданно легко попали, было шумно и тесно. Впервые в этом доме Генрих увидел множество дам. Раньше он встречал здесь только членов Общества. Он помнил, что магистр общества «Пятиугольник» генерал в отставке Константин Эммануилович Бурса, жил очень уединённо и никаких приёмов не устраивал.

Среди собравшихся Генрих Пашкевич обнаружил немало старых петербургских знакомых и вскоре, потеряв Аглаю, не без удовольствия окунулся в свежие новости. Он отвешивал направо и налево свой известный резковатый поклон, и с дозволенным только ему грубоватым юмором, поддерживал пустой разговор. Уже через час он почувствовал себя просто хорошо. Он даже не понял сначала, не поверил своим глазам, когда окинув взглядом собравшихся, вдруг ощутил сильный укол в сердце. Он посмотрел внимательнее. Второй, третий раз — никакой ошибки. У противоположной стены, слева от клавесина, стояла княгиня Наталья Андреевна и рядом с ней была Аглая. Аглая с томной улыбкой что-то рассказывала, а княгиня слушала, изредка кивком подтверждая услышанное.

Княгиня Ольховская была любовницей Генриха. Не долго это продолжалось, наверное, один только месяц, и навсегда покинув Петербург, он почему-то решил, что Наталья Андреевна умерла. Пашкевича поразило хищное выражение глаз, скрытое за галантной улыбкой Аглаи. Не один день он провёл вынужденно вместе с этой девушкой. Они пережили вместе настоящую боевую схватку и потерю ребёнка и бегство Анны, но никогда ещё Пашкевич не видел у Аглаи подобных глаз. В глазах девушки ясно прочитывалась жажда убийства.

Заметив Пашкевича, княгиня Ольховская кивнула издалека. Заиграла музыка. Выстроившиеся для танцев пары закрыли от полковника и Наталью Андреевну и Аглаю.

— Генрих? Вот не ожидал, не ожидал. Но я рад.

Полковник оглянулся. Рядом с ним стоял Константин Эммануилович.

Бурса не изменился за прошедшие годы, только виски сильнее поседели, и, может быть, он выглядел несколько старше.

— Давно ты в столице? — спросил Бурса.

Полковник кивнул, отступил на шаг и после нескольких фраз, обязательных по этикету, спросил:

— Ваше превосходительство, Константин Эммануилович, не могли бы Вы ответить мне на несколько вопросов?

— Слушаю, слушаю, мой друг, — Бурса чуть-чуть краешками губ улыбнулся. — Мы столько времени не виделись, конечно, у тебя накопилось много вопросов.

— Я спрошу прямо, можно?

Бурса кивнул.

— Мне очень хотелось бы искупить свою вину и снова вступить в Общество. Хотелось бы вернуться, насколько это возможно?

— Увы, существуют правила. Правила жёсткие и Вы, Генрих, знакомы с ними. Раз покинув «Пятиугольник», человек покидает его всегда. Кстати, если Вас это утешит, Вы единственный, — Бурса понизил голос, — единственный из ушедших, сохранивших жизнь, — он сделал паузу. — Но дом мой всегда открыт для Вас, Генрих, имейте это в виду.

— Вы меня утешили, — съязвил Пашкевич, пытаюсь пробиться взглядом сквозь танцующие пары и разглядеть Аглаю. Его слишком обеспокоило выражение лица девушки. — Но, конечно, я помню правила. Взгляните-ка…

Полковник вынул из кармана и протянул на ладони серебряный пятиугольник, подобранный в снегу после драки в усадьбе Трипольское. Бурса вопросительно посмотрел.

— Мне казалось, что я своей рукою снял с Вас знак.

— Вы верно помните, Ваше превосходительство, но этот знак принадлежит не мне. Он принадлежал одному из людей Вашего сводного брата Ивана Кузьмича, а, возможно, ему самому, и мне хотелось бы спросить, неужели за эти годы организация полностью изменила своим идеалам и поддерживает подобных негодяев?

— Прошу Вас, тише, — попросил Бурса. — Вне всяких сомнений, мой брат Иван мерзавец. Ничего общего у меня с ним не может быть, также и у Общества ничего. Давайте-ка, Генрих, пройдёмте в мой кабинет. Мне кажется, нам лучше поговорить наедине.

— Мне нечего скрывать. Я больше не член тайного общества. Я нахожусь в отставке, и никакой конфиденциальности между нами не будет, — Пашкевич говорил сухо, почти официально. — Я благодарен Вам, Ваше превосходительство, за приглашение, но, простите, не могу им воспользоваться. Но прежде чем я покину этот дом, я хочу сообщить Вам, что некоторое время назад я и Ваша племянница Анна Владиславовна Покровская венчались.

Бурса пытался перебить полковника, но тот не допустил этого и продолжал говорить громко, привлекая к себе внимание публики.

— Вы, наверное, не знаете, что у Анны Владиславовны родился ребёнок. Зовут его в честь господина Трипольского Андреем, но господин Трипольский не был его отцом.

— Замолчите, — взмолился Бурса, — замолчите.

Никто больше не танцевал. В зале образовалась гнетущая тишина. Те из гостей, что были посмелее, осторожно сделали несколько шагов и встали ближе, чтобы лучше слышать скандальную исповедь полковника.

Генрих поискал глазами Аглаю. Нашёл. Аглая весело подмигивала ему и как бы говорила: давай, правильно, коли́ его, коли́.

— Так что, я вижу, Вам совершенно неизвестна судьба Вашей воспитанницы, Анна Владиславовны, — продолжал Пашкевич. — А теперь она, насколько я понимаю, снова в руках Вашего безумного брата. Пленница в его поместье.