Александр Бородыня - Крепостной шпион

— Коли б меня пригласили, — заявил Афанасий шёпотом, увлекая Василия за собой внутрь казармы. — Ты ж пойми, дурья башка, как я могу с тобой пойти? Кроме того, мне завтра вечером в наряд.

Но Василий уговорил его. На счёт наряда тоже уладилось. И на следующий день оба молодых офицеров, в пятом часу пополудни входили в дом на Большой Конюшенной.

Василий был так неприлично бледен, что Афанасий пытался прикрывать товарища собой и выступал вперёд.

В одной из комнат играл оркестр. Слуги ставили стулья. Шелестя юбками, дамы занимали места. Господа в камзолах и господа в мундирах не спешили к ним присоединиться.

Если бы не заботы о своём свихнувшимся от любви приятеле, Афанасий попробовал бы сразу уйти. Совсем ещё недавно произведённый из солдат в офицеры, он опасался праздных разговоров с другими чинами.

Анна Владиславовна, как положено хозяйке, сама встречала гостей.

Когда Афанасий и Василий появились в гостиной, она задорно посмотрела на молодых поручиков и спросила, вероятно, заметив бледность Василия и желая его добить:

— А сегодня вы тоже устроите представление на саблях?

— Я... Я не понял, — Василий поперхнулся. Лицо его побелело ещё сильнее, хотя, казалось бы, белеть ему больше было некуда. — В каком смысле?

— А в том смысле, что я в окошко видела. Я вас узнала, — она улыбнулась Афанасию и падала для поцелуя ручку. — Он Вам на ногу, кажется, наступил, а Вы его за то закололи прилюдно. Так было? Признавайтесь, вы специально разыграли сценку, для меня?

— Как можно, — приглядываясь к женской руке, сказал Афанасий. — Вы ошибаетесь, Анна Владиславовна. Действительно, на ногу он мне наступил. Действительно, бились мы прямо здесь под окнами. Так это же чистый случай, до того мы и знакомы не были. А когда ему клинок к груди приставил, тут и познакомились.

— Ну, допустим. Простите господа, — и она повернулась к новым гостям.

— Дурак, — выдохнул Василий, хватая с подноса проплывающего мимо лакея, бокал шампанского, и одним залпом опорожняя его. — Зачем? — он выдохнул воздух как после рюмки водки и добавил: — Спасибо, выручил.

Музыканты настроили наконец свои инструменты. Зычный голос объявил, что будут играть и музыка, заполнив комнаты, изменила рисунок прогуливающихся пар.

Лакеи с подносами, лавируя между присутствующими, множились в глазах Василия. Молодой офицер умудрился опьянеть от одного бокала.

— Нужно сказать ей, что я её люблю, — подумал он, хватаясь за рукав Афанасия. — Нужно напомнить.

Сергей Филиппович — секретарь Бурсы — по своему обыкновению желал избежать, насколько это было возможно, появление на публике.

Но на сей раз Константин Эммануилович просто изгнал его из кабинета:

— Молодые должны веселиться, — почти насильно провожая своего застенчивого секретаря к двери, сказал он. — Я немножко поработаю и также присоединюсь. Если кто спросит, скажи Серёженька, мол у Константина Эммануиловича лёгкое недомогание.

Неохотно секретарь сошёл в гостиную. Его раздражало всё — музыка, томные взгляды дам, гусарские колкости, сказанные таким громким шёпотом, что не услышать их просто невозможно.

Привыкнув к тишине архива и библиотеки, где он проводил большую часть своего времени, секретарь многого просто не понимал. Ум секретаря, полностью настроенный на письменное слово, путался в лабиринтах недомолвок и тайных знаков. Здесь существовало как бы два языка: язык слов — учтивый, достаточно сдержанный и язык знаков — откровенный и весьма конкретный.

Ежели кто-нибудь, например, желал пригласить замужнюю даму на антресоли, он не шептал на ухо, и уж, тем более, не делал открытого предложения. Способов было много: отодвинуть пальцем с левой стороны веер, которым обмахивается дама; поставить свой бокал, также слева от её бокала; громко произнести что-нибудь незначимое по-французски и тут же в диссонанс присовокупить что-нибудь глупое простонародное словечко.

Если дама хотел овладеть кавалером и уединиться с ним в одной из маленьких комнат в левом крыле здания она с громким «Ах» просто роняла веер у его ног.

Но можно было также знаком отказаться. Поднять веер, а потом, как бы случайно, наклонившись, долго поправлять саблю, съехавшую на перевязи прямо между ног.

Краткие любовные контакты, совершавшиеся повсеместно, раздражали Сергея Филипповича, наверное, даже сильнее, нежели сальные анекдоты на турецком диване в курительной.

Четырнадцати лет, взятый из дотла разорённой дворянской семьи, и получивший у тайного советника Бурсы неплохое образование, Сергей Филиппович ненавидел общество.

Быстро, за счёт определённых качеств своего ума, он овладел как математикой и словесностью, так и некоторыми другими науками. Научился соблюдать правила приличия, но так и не умел, до сих пор, поддержать даже самый лёгкий светский разговор. Развратное общество было скучно Сергею Филипповичу, он тяготился двуличием света во время пышных приёмов.

Обычно, если уж никак было не избежать бала, секретарь с одним и тем же бокалом в руке стоял где-нибудь в углу у стеночки и наблюдал за собранием, ожидая подходящего случая, чтобы ускользнуть из гостиной.

Вот и на сей раз он взял бокал и поискал подходящее место. Сергей Филиппович был очень осторожен в подобные минуты, он опасался случайно поставить свой бокал куда-нибудь не туда и быть неправильно понятым. Он наткнулся глазами на распорядительницу и смущённо отступил к стене. Из другого конца зала прямо к нему, помахивая огромным разноцветным веером, и роняя с обнажённых локтей свои полупрозрачные шёлковые рукава, направлялась княгиня Наталья Андреевна.

Шампанское было охлаждено до той степени, что стекло, подобно золотой ритуальной чаше, обжигало пальцы. Сергей Филиппович поднёс бокал к губам. Исходящие от шампанского кислый газ, немножко помутил сознание библиотекаря. Он был неравнодушен к этой немолодой, но очень красивой женщине, и ясно отдавал себе отчёт в этом.

Высокая светлая причёска, совершенно недопустимая для вдовы. В каждом движении её тонкой открытой шеи столько энергии, что секретарь сразу потупил взгляд.

Накануне прошёл слух, что некоторые детали женского туалета раздражают императора. На Наталье Андреевне была одета исключительно то, что перечислялось, в пока ещё устном запрете — и искусственные мелкие цветы в причёске, и разноцветная кайма-змейка по всему платью.

— Я смотрю, Вы, как всегда, скучаете, бедный мой Серёжа, — приблизившись к секретарю, сказала Наталья Андреевна. — Ну вам это неприлично так откровенно скучать. У вас, милый мой, лицо такое, будто Вы уксусу хлебнули.

Секретарь хотел ответить шуткой, но не смог. Запах этой женщины окончательно добил его. Я свежие губы, я ехидные большие глаза, чувственно трепетавшие ноздри, тонкая рука с веером.