Эмилио Сальгари - Капитан Темпеста. Дамасский Лев. Дочери фараонов

– Получи, изменник!

– Вот тебе!

Дамасский Лев, стремясь скорее закончить поединок, нанес Метюбу такой удар, что тот едва не вылетел из седла.

– Да будь он неладен, твой Крест! – взревел капитан, быстро восстановив равновесие. – Кто тебя обучил такому удивительному удару?

– Христианка.

– Опять Капитан Темпеста!.. Да есть ли что-нибудь в искусстве фехтования, чего не знает эта женщина? Если бы не кираса, ты пронзил бы мне сердце.

– Думаю, пронзил бы, – отвечал Мулей-эль-Кадель, делая несколько ложных выпадов.

– Плачу сто цехинов, если научишь.

– В другой раз.

– Зато теперь я тебе покажу свои приемы.

– Мусульманские штучки!.. Они ничего не стоят в сравнении с итальянскими и французскими приемами!

– Это мы еще посмотрим!

Метюб заставил коня попятиться, а потом бросился вперед, нанося удар за ударом. К великому удивлению турка, ни один из ударов не достал до кирасы Дамасского Льва.

– Ты что, тоже непобедим? – рявкнул Метюб. – Но я поклялся моей госпоже, что убью тебя, и я тебя убью, пусть мне и самому придется умереть!

В этот момент над толпой венецианцев, стоявших на бастионе, взвился голос:

– Мулей, вспомни о прямом ударе!

Это крикнула герцогиня. Последние слова еще дрожали в воздухе, когда армейский капитан, выругавшись, выронил шпагу и обвис в седле. Дамасский Лев нанес ему тот самый секретный прямой удар, который турок не сумел парировать. Пропоров латы, закрывавшие шею, шпага вошла в горло. Бастионы взорвались криками:

– Побежден!.. Побежден!.. Да здравствует Дамасский Лев!

– Браво, мой повелитель! – крикнула герцогиня.

Несмотря на рану, которая, скорее всего, была смертельной, Метюб все еще держался в седле. Кровь полилась сквозь стальные пластины, обагрив сверкающую кирасу. Мулей-эль-Кадель спешился и подошел к противнику со словами:

– Так ты сдаешься?

Дамасский Лев нанес ему тот самый секретный прямой удар, который турок не сумел парировать.

Ответ на вопрос дал конь капитана. То ли поняв, что хозяин ранен, то ли повинуясь шенкелям, он поднялся на дыбы, повернулся на задних ногах и бешеным галопом помчался в турецкий лагерь. Метюб вцепился в могучую шею коня и из последних сил терпел скачку, хотя боль доводила его до судорог. Турецкий полковник подъехал к Дамасскому Льву, который собирался преследовать беглеца, хотя догнать его уже не было никакой надежды.

– Будь милосерден к несчастному, – сказал он. – Вероятнее всего, ты его убил.

– Но он не признал себя побежденным, – отвечал Мулей-эль-Кадель.

– Во всем виноват конь.

– Вы поступаете не по закону!.. Сначала вызываете на поединок, а потом бежите или замышляете предательство!..

Тем временем из бастиона галопом выехал всадник, и на его золоченой кирасе играли солнечные блики. Это был граф Морозини.

– Синьор, – резко сказал он турку, подъехав ближе. – Здесь слишком злоупотребляют нашей добротой. Отчего вы не убедили раненого признать себя побежденным?

– Он проскакал как молния, – отвечал полковник. – Да и кто смог бы остановить такого жеребца? Он бы просто опрокинул моего скакуна.

– А люди, которые были спрятаны в редуте?

– Возможно, это паша, который намеревается воспользоваться неприятностями визиря, чтобы выставить его в дурном свете в Константинополе.

– У меня к вам поручение.

– Говорите, капитан.

– Ступайте и скажите Али-паше, что, если он хочет вновь обрести свою племянницу, он должен выполнить только одно условие. Если же он откажется, то слушайте хорошенько: канонадой или минными ударами я сровняю редут с землей и перебью всех, кто прячется в казематах.

– Продолжайте, господин, – сказал турок.

– Паша держит у себя сына христианки, которая вчера выбила из седла Хараджу.

– Я об этом слышал.

– Передайте паше, что, если он передаст мне мальчика, его племянница сможет выйти из редута.

– Живая?

– Живая. Говорят, рана ее не слишком опасна.

Турок просиял:

– И вы уверены, что она не умерла?

– Нет, – подойдя к ним, сказал Мулей-эль-Кадель. – Прошлой ночью она была еще жива, но в каземате она лишена необходимой помощи и ухода.

– Есть у меня десять минут? – спросил турок.

– Хоть двадцать, – отозвался граф. – Но если я пойму, что вы не вернулись, все кулеврины бастиона просто разнесут редут. Пока у нас есть ядра, пули и порох, а этого у нас, слава богу, предостаточно, мы будем держать редут под прицелом.

– Надеюсь, вы не выстрелите мне в спину?

– Мы не мусульмане, – с презрением бросил граф. – Мы люди военные и сражаемся честно. Ступайте, полковник.

Слегка смутившись, турок вонзил стремена в бока коня и ускакал быстро, словно дьявол.

– Господин граф, – с тревогой в голосе сказал Мулей-эль-Кадель. – Вы думаете, паша согласится на такой обмен?

– Уверен, – ответил командир гарнизона Кандии. – Он слишком любит племянницу, чтобы позволить ей погибнуть от наших кулеврин.

– А не готовят ли турки еще какую-нибудь пакость?

– Все артиллеристы у орудий, и они уже получили приказ стрелять на поражение. Уверяю вас, турки не отважатся прорываться сквозь равнину, где наши ядра их сомнут. Они вместе со своими осадными маневрами пока еще очень далеко, хотя прошел уже год осады. Хотите подъехать ближе к редуту?

– Только бы нас не обстреляли!..

– Ну, за нас быстро расквитаются тридцать заряженных картечью кулеврин.

Храбрый венецианец пришпорил коня, по правде сказать сильно отощавшего, поскольку сена в Кандии почти не осталось, и направился в сторону редута, где на брустверах так никто и не появлялся. Он объехал укрытие, потом вернулся к бастиону Маламокко вместе Дамасским Львом, и в них никто не выстрелил из аркебузы. Они уже подъезжали к бастиону, когда услышали бешеный конский топот. По равнине скакали сорок-пятьдесят коней, а всадников было мало. Впереди ехал полковник, держа на руках ребенка.

– Мой сын! – крикнул Мулей-эль-Кадель. – Прошел год, и теперь я его наконец увижу!

Малыш был одет вовсе не по-турецки, а в венецианском духе, в голубую шелковую рубашечку с кружевами. Шапочки на нем не было, и длинные темные волосы развевались по ветру.

Дамасский Лев и граф бросились к полковнику, а по ту сторону редута застыли тридцать коней.

– Это вам, синьор, – сказал полковник, передавая ребенка графу. – Дамасский Лев, я свое слово сдержал. Прощайте!..

И он унесся с такой скоростью, что конь буквально стелился по земле. За ним устремились тридцать турок, сидевших в редуте. Один из них поддерживал на широком османском седле Хараджу.

– Энцо! – крикнул Мулей-эль-Кадель, вглядываясь в малыша, который смотрел на него испуганными глазами. – Ты что, не узнаешь отца?