Владимир Череванский - Любовь под боевым огнем

Проверив пикеты, граф Беркутов и Узелков возвратились к своей палатке, где на этот раз никто уже не помешал им окончить прерванную беседу.

– Так вы знали княжну Ирину?

– Знал, граф, и сотворил себе из нее кумира.

– По ее красоте или по ее душевным свойствам?

– Я помню, граф, ее любимый тезис: человек есть несовершенство всех совершенств, знаете? Вот в моем понятии она олицетворяет совершенство всех лучших сторон русской женщины. Взгляните только ей в глаза и проникните в эту бездну ее зрачков…

– Да вы не влюблены ли в нее?

– Она недосягаемый для меня идеал.

– Как и для меня! А впрочем, что я говорю! Но, боже, как здесь душно… и тесно в груди. Право, нам не грешно выпить в честь русской женщины. Кныш, подай белоголовку, да не скупись и прибавь другую…

Усталый караван дремал. Бодрствовали одни часовые да шакалы, приближавшиеся с отвратительным воем к биваку в надежде покормиться отсталым верблюдом. В палатке начальника колонны горел всю ночь огонь, точно господа офицеры и не располагали двинуться ранним утром в дорогу.

Но чуть оно забрезжило, горнисты протрубили подъем, и караван, вновь окутанный тучей непроницаемой пыли, двинулся туда, в дальнее Теке, в страну вольных сынов закаспийской степи.

За караваном зорко следили. Он не успел перейти Узбой – это спорное русло древнего Яксарта – как гонцы из Теке уже подкрадывались к нему, осматривали и неслись обратно к сардару.

«Когда придут русские из-за моря, – говорило переходившее из рода в род Теке предание, – они поставят своих начальников, людей без всякого понятия об аломанах, и дадут каждому человеку свой номер, а всю воду спрячут под замок…» Храня это предание, торговля с Россией не пользовалась в Теке почетом, и только обмен ковра на хороший клинок или лисьих шкур на серебряные ножны не считался делом презренным.

Софи-хан, посмеиваясь в душе над предрассудками, не брезговал скупать мерлушки и отправлять их скрытыми путями на продажу в Россию. Бывалые люди говорили ему, что хотя в России и есть овцы, но они дают только по одному ягненку в пять лет. Сношения с русскими купцами он вел потаенно и от народа, и от своей строптивой жены.

Но все-таки главной доходной статьей Софи-хана была вода, делавшая его господином значительной части оазиса. Впрочем, главный кариз был собственностью его жены, доставшийся ей от покойного Нур-Верды-хана. Кариз представлял собою ряд колодцев, соединенных на уровне подпочвенной воды тоннелем с покатостью для стока. Идя от предгорья, кариз вскрывался на луговой равнине, где и дарил людям хлеб и жизнь. Вероятно, и этот кариз был выведен при помощи каторжного труда, к которому сунниты так хорошо приспособляли пленных шиитов.

В голове кариза, у самого предгорья, возвышалась кала Софи-хана, напоминавшая своей толстой оградой крепостцу, в которой он нередко и отсиживался от своих недругов. Недругов же у него было много, так как некоторые неприятные люди думают, что в Коране нет разрешения брать деньги за воду. Кроме того, не в обычае Теке содержать гаремы, а у него было несколько жен и, разумеется, не из текинок. Девушки Теке, обращаясь с ручными мельницами или с приготовлением войлока, не годились для услаждения избалованного сластолюбца. По преимуществу он добывал «соловьев и розы» за деньги из Хорасана и Бухары; прежде бывали у него и казачки с Урала, но они слишком много плакали и не доставляли никакой утехи. Особенно же он дорожил красотой дочерей Армении, попадавших случайно в гаремы Ирана.

Все эти слабости были таковы, что и при громадном влиянии старшей жены – строгой ханум Софи-хан не попал в четверовластие. Впрочем, по одному уже своему богатству, он обязан был примкнуть к общей народной обороне. Русские упорно надвигались от Каспия, а отшатнуться в такую годину бедствия от сородичей значило бы испытать презрение настолько черное, что его не обелила бы вода всех каризов Теке. Даже в гареме он не нашел бы отрады!

Притом же он отлично понимал силу и значение своей строгой жены. Если она решилась выйти за него замуж после смерти Нур-Верды-хана, то, разумеется, не для того, чтобы дрожать над мешками персидских туманов. Теке почитало ее и за обширный ум, и за преданность народу. В народных советах ей принадлежало последнее слово. Занимаясь политикой, она нисколько не огорчалась гаремом мужа.

– Старый дурак – и больше ничего! – говорила она в присутствии седобородых мужей. – Он начал слушать соловьиное пение, когда слух потерял.

В последнее время она воспретила мужу вход на женскую половину. Ссора их возникла по чисто стратегическим вопросам. Он убеждал сородичей напасть на русских только у стен Геок-Тепе, а она требовала гнать их немедленно, в пески, на голодную смерть. Кстати же и время было подходящее: из Красноводска шли вести о движении необыкновенно большого каравана с хлебом.

– Тебе не ханом быть, – укоряла она мужа, – а торговать каракульками, тебе не мультук держать в руках, а косу персидской девчонки! Собака!

В свою очередь и Софи-хан побранивал жену, но только иносказательно, обиняками.

– Десять женщин, – говорил он, – составляют только одну курицу, а если бы у курицы был ум, то она не стала бы клевать сор.

Однако она заметила, что такие глупости могут говорить только таджики своим рабыням, но еще ни один текинец, слава богу, ничего подобного не говорил своей жене.

Ссора эта повлекла к большим последствиям. Но прежде нужно сказать, что Софи-хан принужден был, несмотря на свою скупость, объявить всему Теке, что потрудившийся над стенами Геок-Тепе может идти на отдых к его каризу как на свою землю и получать от него бесплатно воду, хлеб и баранину. Теке так и поступали. Одна половина работала возле Голубого Холма, а другая отдыхала в это время на землях богатого сородича.

Ханум упросила даже четверовластие поставить на время пушку в ее кале и знамя с пятью вышитыми пальцами и стихами из Корана. Заряды поступили также под ее охрану.

Обиженная отказом мужа напасть на русский караван и не желая остаться при названии курицы, клюющей сор, она решилась на чрезвычайную меру: сама зарядила пушку – и выстрелила! По этому выстрелу теке должны были схватиться за оружие. Передовые бойцы не замедлили явиться к кале, и сконфуженному Софи-хану пришлось держать ответ перед ними.

– Еще большой опасности нет, – говорил он собравшимся батырям, – но мы нуждаемся в военном совете.

– Нужно напасть на русский караван, – пояснила его мысль стоявшая тут же ханум.

– Только женщина может говорить такие неразумные вещи, – возразил Софи-хан. – У нас для войны есть сардар, а ты что такое? Ты женщина! Уйди отсюда!

Одной из приятнейших сторон степной жизни можно считать передачу новостей. Уловив хорошенький хабар, счастливец схватывает коня и мчится в ближайший аул с несомненным правом на почетное внимание и обильное угощение. Здесь каждый старается завлечь гонца в свою кибитку и выставить ему турсук с кумысом или большой ломоть вяленой конины. Пока он повествует и угощается, в ауле уже готовы новые скакуны – и новые счастливцы разносят хабар повсюду, где есть внимательные уши.