Сулейман Рагимов - Орлица Кавказа

— Они к вам идут, — сказал Зубов, выбрав момент, — как мусульмане на поклон в Мекку.

— С одной только разницей, — лукаво ответила Людмила, — Мекке нравятся все поклоны без исключения.

— А вам? — спросил Зубов, и она ответила ему долгим взглядом.

Андрей, кажется, забыл о Людмиле: он жадно выспрашивал офицеров, были ли у них стычки с повстанцами, как те ведут себя, как вооружены, долго ли продержатся. И понемногу его стало смущать, что он, желая присоединиться к повстанцам, сражаться, как ему казалось, за волю, должен будет, если так именно произойдет, стрелять в этих приятных людей, убивать их, приносить страдание и боль неизвестно для чего и ради кого.

Эта мысль не оставляла его и вечером, когда Зубов устроил небольшую пирушку, пригласив двух близких товарищей на молодое виноградное вино, которое неизвестно откуда достал. Офицеры считали, что все вино в Гёрусе давным-давно выпито. Андрей пил против обыкновения много, нервничал и, видя краешком глаза, что Людмила необыкновенно возбуждена, не испытывал ни ревности, ни грусти. Ему было важно узнать, то ли он делает, правильно ли он поступил, нужно ли это тем, на чью сторону он хочет встать, и ему самому.

В разгар веселья, когда огромного роста гусарский полковник взял в руки гитару и стал петь романсы, заявился тот самый пехотный капитан, который встречал Зубова у тюрьмы, — Кудейкин. Кажется, он был смертельно пьян, но это выражалось только в сильно побледневшем лице, в правильной, строго размеренной речи.

Не дождавшись пока потеснятся, он сел на краешек старого, потертого дивана и с улыбкой уставился на исполнителя романсов, которого Зубов поощрял время от времени возгласами: «Браво, Мишель, браво рубака». Дальше все было скомкано. «Око его величества» наклонился к Андрею и спросил тихо: «Путешествуете?»

— Да, — ответил тот. — Путешествуем!

— Хорошие края, — сказал капитан. — Тепло, много вина, жгучие женщины!

— Назойливые гости, — в тон ему продолжал Андрей.

— Подозрительные субъекты!

— Всякие неожиданности!

— Да, да, неожиданности. Думаешь ты самостоятелен, думаешь, что тебе позволительно путешествовать, ан, нет! Всегда рядом люди, верные императору.

— Да, да, — поддержал Андрей. — Фискалы, ищейки, сыщики! Меня, между прочим, предупреждали о вас. Велели не церемониться, если я увижу, что вы превышаете свои полномочия.

— Полномочия свои нужно доказать, — сказал капитан, но уже робко, не понимая надменного собеседника.

В комнате стало тихо. Окружающие прислушивались к разговору.

— Вот что, — сказал Андрей. — Не портьте нам вечера. Завтра я к вашим услугам.

«Мишель» оставил гитару, встал, потянулся и посмотрел в сторону непрошеного гостя.

— Топчемся, топчемся на месте, — добродушно сказал он. — Надо бы и подраться, пора и честь знать. Какой я гусар, если за целый месяц никого не вышвырнул через окно.

Кудейкин поднялся, поблагодарил за чудно проведенное время, раскланялся, сказал, что будет рад видеть всех у себя, хотя бы завтра, особенно барона Андрея и его сестру, которые, наверно, недолго здесь пробудут, потому что климат местный для петербужцев очень вреден.

Вечер был безнадежно испорчен. Расходились почти молча. Зубов успел пожать руку Людмиле и почувствовал, что она ответила ему.

Следующий день начинался бестолково. Зубов пошел в тюрьму, чтобы выполнить формальные свои обязанности, но «Иуду», как он окрестил вчерашнего офицера, не застал, а без него не пропускали даже в тюремный двор, хотя дрожали и трепетали перед полковничьим чином. Затем с час просидел за бутылкой шампанского с Мишелем, помогая ему уточнить карту местности; на маленьком бурном базаре осадил зарвавшего казака, который приставал к женщине, и к обеду был во дворе армянского купца. Не заходя в дом, он нашел хозяина, предложил денег, попросил накрыть стол, не скупиться, выставить все, чем богата местная кухня. Купец денег не брал, стол накрывать не желал, спокойно отвечал, что господа офицеры все давным-давно съели и выпили, что их воля отнять у него последнее, что у него нет сил сопротивляться, но пусть это будет на совести русской армии, доблестной армии, великой армии и так далее…

«Вот заладил», — подумал Зубов, и вдруг увидел худенького мальчика, поднимавшего со дна колодца ведро. Зубов мог поклясться, что никогда его не видел, но мальчишка был странно знаком. Наполнив ведро и опустив голову, подросток прошел мимо офицера, но перед тем, как они разминулись, стрельнул глазами: Зубов узнал — это был мальчишка из подвала, убийца Рябова.

«Он меня узнал, — подумал Зубов. — Сейчас смоется. Кликнуть солдат? Для чего? Рябов убит, ему не поможешь, да я и не хотел бы помогать ему. Свое он заслужил… Да, но что я скажу его превосходительству? Бежал в мое отсутствие? Пожалуй! Бежал в мое отсутствие, я ни о чем не знал. Будет мне играть в политику. Я жить хочу! Как этот мальчишка! И вообще просто жить.»

Зубов еще немного походил возбужденно по двору, подумал и решительно направился в комнату Людмилы. Женщина сидела на диване и, подобрав под себя ноги, читала.

— А где барон? — спросил Зубов, с трудом удерживаясь от желания обнять Людмилу.

— Не знаю, — сказала она грустно. — С утра куда-то ушел. Кажется, он догадывается обо всем!

— О чем? — спросил Зубов, хотя знал, о чем шла речь, и сердце его гулко забилось.

— Ах, оставьте! — ответила она. — Мы же не дети! Зубов сделал два шага, встал на колени перед Людмилой, взял ее безжизненные руки в свои и покрыл их поцелуями.

— Я люблю тебя, — говорил он. — Я тебя люблю. Ты слышишь меня! Я люблю!

— Перестаньте! Он может сейчас войти!

— Вот и прекрасно! — воскликнул Зубов, поднимаясь. — Вот и прекрасно. Я сам хотел признаться ему во всем, просить твоей руки. Ведь ты согласна, я вижу, что согласна. И дело только за братом.

— Не брат он мне, — произнесла Людмила почти шепотом.

Почему-то Зубова это не поразило. Будто он знал об этом давно, с первой минуты знакомства с ними, знал, хотя и не думал, старался не думать об их взаимоотношениях.

— Простите, Арсений! — одними губами произнесла Людмила.

— Это моя вина. Моя!

— Ты его любишь? — спросил Зубов.

— Не знаю, я ничего не знаю… Я дважды ему обязана жизнью! Лучше него нет! Знайте, нет никого лучше него, — и она заплакала. — Нет, нет, нет, твердила она.

День померк. Зубов вышел на крыльцо, постоял минуту. Прошел к сараю, где стояли лошади. Оседлал своего мерина, выехал за ворота. Перед ним неожиданно объявился Кудейкин.

— Полковник, вы меня, сказывают, искали! Прошу прощения, был занят, но сейчас к вашим услугам.

Зубов поднял на дыбы лошадь и крикнул хрипло:

— Уйди, скотина, растопчу!

И, хлестнув мерина, понесся в степь. За ним, как шлейф дыма, потянулась бурая пыль, как будто всадник горел, сгорал, пока не пропал совсем в степных просторах.