Сулейман Рагимов - Орлица Кавказа

— Сюда вам кофею подать? — спросил бесшумно появившийся в кабинете лакей.

— Вина принеси, — отозвался генерал. — Сколько раз говорил тебе, старому дураку, когда вытираешь пыль со стола, не трогай бумаг!

— Так ведь от бумаг-то и вся пыль, ваше превосходительство! — сказал весело и смело старый лакей, не захотевший в 61 году воли.

— Ладно, ступай. А что — Клавдия Петровна уже встала?

— Да, они завтракают с детьми!

— Ну иди. И не мешкай с вином!

Что ему неймется, подумал генерал, возвращаясь к мыслям о наместнике. Желчь, что ли, извела? Вот всегда так: вскочит у кого-нибудь на носу прыщик, так и все кругом виноваты в государственной измене. Носятся с этим бунтом… Окружить горы, заморить голодом, и они сами голову этого местного Пугачева принесут на блюде, и еще в ногах будут валяться, чтобы приняли ее!

Вошел лакей с подносом, на котором стоял бокал красного местного вина и ломтик брынзы.

— Что там, к докладу собрались уже? — спросил губернатор.

— Собрались. И ушли ни с чем, — со знанием дела отвечал лакей. — Клавдия Петровна велела сказать, что ваше превосходительство принимать сегодня не будут.

Слава богу, подумал генерал, пробуя вино. Неизвестно ещё, как сложилась бы его судьба, не будь рядом этой женщины. Генеральша была красива, не русской, а, скорее, польской красотой со светлой голубизной манящих и обещающих глаз; властная, энергичная, она по-своему любила; без нее он оставался бы, вероятно, до сих пор в полковничьем чине — дважды приходилось ему быть на волоске от гибели: после крупного картежного проигрыша казенных денег и совершенно глупой дуэли с заезжим кавалеристом. Как ей удавалось умаслить начальство, было загадкой, но генерал не думал или старался не думать об этом. Кроме того, Клавдия была чувственна при всей своей душевной холодности, прощала ему мелкие грешки по женской части, и этого было достаточно, чтобы генерал обожал свою супругу.

И сейчас он ждал ее, зная, что она утолит немного его тревогу, подскажет, быть может, выход из неприятного положения, в которое он попал не по своей вине.

— У вас утомленный вид, — сказала Клавдия, подставляя ему щеку для поцелуя. — Будто вам, генерал, ехать не в Тифлис, а в Сибирь.

— Из Тифлиса сейчас легко угодить в Сибирь! — ответил генерал с грустью, чувствуя, что ему становится спокойнее.

— Вот уж не думала, что боевой генерал может придавать значение каким-то пустякам, — сказала жена, усаживаясь в глубокое кресло. — Лучше расскажи по порядку, что, собственно, тебя взволновало в этом вызове?

— Эта проклятая местная пугачевщина может меня погубить, — по-детски обиженно проворчал губернатор. — Это хороший повод убрать меня отсюда.

— Это я знаю, — нетерпеливо повела бровью Клавдия.

— Не знаешь, не знаешь, на какие интриги способны чиновники, у которых больше честолюбия, чем знатности. Легкая усмешка пробежала по губам его жены.

— Ну, конечно же, откуда мне знать об ваших государственных делах! И все же, генерал, вы что-то не договариваете.

— Видишь ли, — смущенно произнес генерал. — Видишь ли… В последний раз, ты помнишь, мы ходили на кабана, а вечером, вот здесь, засиделись допозна с Белобородовым. Я, видно, переусердствовал с шампанским. Но помню, что князь рассказывал о каком-то своем проекте. Что-то про самоуправление Кавказа, а я поддакивал.

— Что же из этого? — внимательно слушая, спросила Клавдия.

— Ты последствий не знаешь. Белобородое, этот сумасброд, направляет свой дурацкий проект наместнику. И наместник пересылает его самому государю со своими, разумеется, примечаниями. Не уверен, что Белобородое не сослался в своем письме наместнику на мое сочувствие его идеям. Или не сказал кому-нибудь о них.

— Князь не настолько глуп, — поморщилась Клавдия. — Одним словом, я еду с тобой! — Она решительно поднялась. Губернатор почтительно поцеловал ей руку.

— Я благодарен вам, — сказал он, как всегда в приливе нежности, переходя на «вы». — Но это никак невозможно. Это лишний повод для разговоров.

— Тогда слушайте меня внимательно, генерал! Вы были хорошим армейским командиром, таким и оставайтесь. Идите сразу в атаку, если почувствуете, что вас хотят взять голыми руками. Это с наместником, что касается его превосходительства…

— Нет, каково! — взорвался вдруг губернатор, отвечая 9обствен-ным мыслям. Довели народ до того, что он бунтует, не могут справиться с какой-то дикаркой, черт ее побери, наделали глупостей и теперь ищут виновного! Я напишу к государю! Я напишу ему обо всем! Обо всем!

Во время приступов раздражительности, которые происходили в последнее время все чаще и чаще, губернатор терял способность рассуждать логично, становился капризным и беспомощным точно малое дитя, и Клавдия, зная, что его в эти минуты нельзя ни переубедить, ни перечить ему, применяла испытанное средство: роняла невзначай ласковое слово, ерошила на затылке волосы, и он понемногу делался смирным. Лекарство действовало безотказно.

Через час, успокоенный и обласканный женой, генерал сел в крытый фаэтон, вооружённые конники, сопровождавшие его, тронули лошадей, кавалькада с цоканьем пошла по неширокой мостовой, и скоро на- голубом полотне неба появились очертания островерхих гор. И губернатор подумал, что все не так уж мрачно, как ему кажется, что все образуется, все уляжется, и потечет снова жизнь легкая и приятная, как вон то облако, бездумно бегущее по небу.

В таком настроении он прибыл в Тифлис, и тем неожиданнее и страшнее показался ему тот прием, какой ожидал его в канцелярии наместника. Так и не давший себе труда разобраться в политике интриг, недальновидный и, в сущности, безобидный и доверчивый человек, генерал был с первых минут смят, опрокинут, атакован с флангов. Вскоре ему стало казаться, что он и в самом деле виновен во всех грехах, в которых его обвиняли наместник и министр.

Растерявшись, он отмежевался от князя Белобородова, к которому никогда ничего, кроме симпатий, не испытывал, признал за собой вину, которой за ним не было, и дошел до того, что просил прощения и даже клялся перед супругой наместника, не замечая в ее глазах злорадного огонька отвергнутой им некогда женщины. Возвращаясь прежней дорогой, генерал уже с ненавистью и со страхом смотрел на окружающие горы, с ужасом вспоминал, какие ошибки он совершил, как его унижали, топтали; запутывался в своих мыслях все больше и больше и появился на пороге своего особняка мрачнее тучи. Он велел принести в кабинет графин водки, потом еще и пил до тех пор, пока не объявилась Клавдия, раскрасневшаяся от прогулки верхом, бодрая, свежая, красивая.

— Я погиб, Клавдия, — сказал он, поднимая налитые кровью, но трезвые глаза. — Ты думаешь просто отставка? Не-е-т!