Сулейман Рагимов - Орлица Кавказа

Конечно, он мог бы прекратить свои мучения сам. Но каждый стремится отсрочить свой смертный час, как бы он ни желал его. Такова уж природа человеческая.

Потому и не мог никак выбраться князь из бесконечного круга адских мучений.

Иногда его ослабевший дух все же прекращал метания, и тогда губернатор мысленно начинал отдавать грозные и своевременные приказания, снаряжал в поход казаков и формировал карательные батальоны. В воображении своём он проходил огнем и мечом по мятежным селам; жег, разрушал и убивал, так что нетрудно было проследить его неотвратимый путь. Хаос и страх воцарился в стане разбойников, дым от их пылающих хижин подымался выше холмов зангезурских…

Однако, вскоре губернатор приходил в себя, и тогда мысли его текли уже совсем по иному руслу.

«Всё, всё не то, — желчно шептал он, закусив желтыми зубами губу, — не с того надо начинать. Бессмысленно сейчас пускаться в горы. Надо изловить вожаков, а потом уже вылавливать мелкую рыбку… Да, но как это сделать?»

Губернатор поседел за последние дни, осунулся. Плечи его совсем поникли и, стоя перед окном в тяжких раздумьях, он сам походил на большой вопросительный знак. Да — и было о чем поразмыслить.

Подступал новый век — двадцатый. С ним заканчивалась целая эпоха, в которой все было ясным и устоявшимся. Что несет смутное надвигающееся завтра? Какая судьба уготована империи и царствующему дому? Как угадать, что ждет каждого там, за крутым поворотом истории? Где и когда разразятся невиданные бури, которые явно зреют в недрах сегодняшнего дня?

Пред такими вопросами и мудрец бы спасовал. А уж генерал-губернатор гянджинский, безнадежно запутавшийся в клубке куда более простых проблем и противоречий, никак, никак не мог рассчитывать на успех. Он чувствовал себя, как Лаокоон, которого, как известно, задушил в своих смертельных объятиях гигантский удав, и тот принял смерть потому, что могучие кольца парализовали его силы и волю и, в конце концов, вовсе сокрушили его. Вот так чувствовал себя и губернатор. Что делать?

Почтмейстер, наконец, решился. Он собирался не без опаски, но всё же уложил в шелковую папку с витыми китайскими шнурками все так и не востребованные, не распечатанные письма, пришедшие вдогонку губернатору в Гёрус. Пораздумав, глава почтовых чиновников пришел к выводу, что ему необходимо самому предстать перед его превосходительством, чтобы заверить в своем неуклонном усердии, объяснить причины задержки почты — а, заодно, подлить масла в огонь, указав губернатору на бездеятельность и слабость уездного начальника, который, по слухам, и так впал и немилость. Конечно, до губернатора уже наверняка дошла молва, что полковник, несмотря на свое воинское звание и высокую должность, самый настоящий масон и либерал, что явно не подобает… Если его превосходительство соизволит выслушать почтмейстера благосклонно, то — почему бы не попытать счастья и не намекнуть, что уезд только выиграет, если тот, кто так образцово ведает почтой, возьмет на себя труд привести в соответствующий порядок все уездные дела!

А что? Может, и вывернет фортуна, чем черт не шутит. Во всяком случае, заверения в верноподданнических настроениях по отношению к богу, царю и начальству никому еще вреда не приносили.

Опять же, жизненный опыт подсказывал почтмейстеру, что любое начальство обожает сплетни и наушничанье. Это и развлекает высокую персону, и дает пищу для размышлений, и позволяет правильно обдумать очередной ход перед тем, как превратить очередную пешку в ферзя.

Закончить свое сообщение почтмейстер решил откровенной лестью. Тут правило простое: чем лесть грубей, тем точнее она достигает цели. Надо сказать что-нибудь вроде:

— Ваше превосходительство! Мы ждем вашего слова, чтобы броситься в бой! Мы уверены, что вы уже приняли простые и мудрые решения, и операция по поимке разбойников спланирована вами так, что от первого же удара их силы рассыпятся, словно глиняный кувшин под ударом нагайки! Скоро от них останутся только песни… Которые, как мы все знаем, не поют о побежденных. Так что и песни скоро забудутся. И никем не вспомнятся ненавистные нам имена — ни уважаемыми людьми, которые носят папахи, ни забитыми сельчанами в грязных чарыках, ни русскими поселенцами, молча бредущими за плугом по нашим черноземным степям. Мы ждем вашего слова, дорогой наш господин губернатор!

Ах, если бы при этих словах губернатор улыбнулся! Тогда почтмейстер с благоговением испросил бы у него разрешения, чтобы его, ничтожного, долговязая супруга пришла в губернаторский дом и собственноручно настряпала яств, которыми они, недостойные, мечтали бы угостить губернаторскую чету у себя — но не рискуют даже вымолвить вслух это приглашение столь высоким особам. А дальше — будет видно…

Разработав надежный план, почтмейстер облачился в вицмундир и отправился в путь, прижав' к впалой груди золотом тисненную черную папку. Он так нежно обнимал ее, словно хотел сообщить ей хоть частицу нежности и благоговения к тому, перед кем эта папка должна была лечь на стол.

— Хорошо бы, — мечтал он вслух, — чтобы в тот момент, когда я приближусь к губернаторским покоям, небо явило милость и господин генерал-губернатор оказался на балконе… Конечно, он издалека различит своим зорким оком, что к нему направляется верный слуга с важнейшим делом — и, сразу это разобрав, он отдаст распоряжение челяди:

— Пропустите, пропустите почту! Препроводите этого господина прямо ко мне… Может, он несет новые указания от самого государя императора! И как я мог столько дней не вспоминать о том, что ко мне могут поступить важные и даже необходимые известия? Конечно, это лишь потому, что я был крайне удручен смертью моего храброго офицера, и все остальное просто выпало из моего круга внимания. Ну, да самое тяжелое в этой грустной истории позади, обратимся к сегодняшнему дню!

Рассуждая так, почтмейстер мелкой рысцой добрался до губернаторского дома и поднял глаза лишь в последний момент, у дверей, уверенный, что господин генерал уже давно его заприметил и ждет. Однако на балконе никого не было.

«Наверно, его превосходительство спит, — подумал тогда начальник почты, — а что ему делать, как не спать? Дело его такое, он не то, что наш брат уездный чиновник. Он — захотел, поехал, куда глаза глядят, захотел — спать лег посреди дня. На то он сам себе головам.

Да и то сказать — нелегкий путь проделал господин губернатор. Бросил свои роскошные апартаменты в Гяндже и вот уже который день мучается здесь, в провинциальном Гёрусе. Его ли это дело, скажите на милость? Да… А кто виноват?

Тут ответ один — виноват Сережа, то бишь его благородие уездный начальник полковник Белобородов Сергей Иванович. Лично. И никто больше.