Сулейман Рагимов - Орлица Кавказа

— Но может найтись умник, который обратится к суду. И даже за границей! Все обнаружится.

— Черт с ним, говорю тебе еще раз! Фельдшер улыбнулся мрачно;

— Нет, господин начальник. Я человек грамотный. Понимаю — как жареным запахнет, власти тут же нас отдадут на растерзание. Дескать, мы ничего не знали, не ведали, а вот вам два злодея, судите их, как хотите.

— Ну, что ж, не будем спешить. Но ты все же хоть немного, но прибавь своего зелья!

— Нет нужды. И так скоро дело пойдет к концу.

— Что значит — скоро?

— Ну, дней десять — это самое большее.

Татарыбек прошелся по кабинету, потер ладонью мясистый лоб, изборожденный толстыми складками.

— Боюсь, поздновато.

— Почему?

— Губернатор ничего не знает о поручении, которое нам дали сверху! Вдруг надумает перевести пленницу куда-нибудь в другое место — и тогда она ускользнет из наших рук.

— Да некуда ее перевести в Гёрусе!

— Не одна гёрусская тюрьма в Закавказье. И Гянджа есть, и Закаталы, и Тифлис.

— Что же раньше ее не отправили куда подальше?

— Боится губернатор, что отобьют ее по дороге. Стража очень уж не надежная и трусливая.

Не знали заговорщики, что их разговор слышит кто-то третий, кто притаился за неплотно прикрытой дверью. Этот третий, конечно, был Карапет, правая рука Гачага Наби. И в тот же день Хаджар знала о том, какая над ней нависла угроза.

— Как хочешь, Карапет, но ты должен сегодня же все рассказать Ало-оглы!

Карапет пришел, в замешательство:

— А если я не смогу? Не смогу вырваться, Хаджар-ханум?

— Так пусть Айкануш сообщит в Кафане сыну Ало, что в каземате в мою еду подмешивают яд.

Разве можно было ждать? Очень скоро ключник каземата донес страшную весть до Кафана, Айкануш передала ее через преданного кузнеца Томаса — Аллахверди. И вскоре Гачаг Наби уже знал о том, какой страшной опасности подвергается его Хаджар. Но что мог поделать Ало-оглы, если единственный путь, который мог вызволить Хаджар из заключения — подкоп — еще не был готов?

Однако, понял Гачаг Наби и другое — если Хаджар знает о готовящемся преступлении, она сумеет принять и свои меры, чтобы хоть сколько-то продержаться. В крайнем случае, объявит голодовку, откажется от воды и еды. Уж лучше умереть от голода, чем от яда! Да до этого дело и не дойдет. Если только заключенные узнают о том, что происходит, о том, что Хаджар отказалась от пищи, то они снова поднимут такой бунт, что тюремщикам несдобровать. Тогда волей — неволей — все секреты вылезут наружу, и весь Кавказ будет гудеть, взволнованный известием об ужасном преступлении царизма. Тут уже никто не захочет оказаться втянутым в темную историю и продолжать черное дело, которое сейчас делается в полной тайне.

Как бы то ни было, это отравление противозаконно, а нарушать закон сам государь император не рискнет.

После того, как губернатор столь решительно обошелся с почтмейстером, княгиня Клавдия Петровна пришла в хорошее настроение. Ей почудилось снова, что болезнь князя проходит. «Может, минует нас неотвратимое, казалось бы?..»

Когда она вошла в кабинет мужа, то влажный блеск ее глаз не укрылся от генерала. Он встал ей навстречу, нежно поцеловал протянутую ему ручку. Она вздрогнула от почти забытого прикосновения шелковистых усов.

Свидание супругов было столь волнующим, что и он, и она не скоро вспомнили о черной папке, доставленной почтмейстером.

Но и вернувшись в свое кресло, губернатор долго не решался вскрыть первое из целой кучи писем, ждавших своей очереди. Он не ждал ничего хорошего от посланий извне…

— Что ж, княгинюшка, с какого конверта начать?

Клавдия Петровна хорошо понимала состояние мужа и потому ответила сразу и уверенно:

— Куда спешить? Бумаги могут подождать. А пока давайте лучше пообедаем, раз уж у вас пробудился аппетит.

Она боялась, и не без оснований, что рой неприятных известий, который дремлет пока в нераспечатанных письмах, снова изжалит, уязвит супруга, потому лучше отодвинуть это мгновение. Может, час в обществе любимой жены, за столом, уставленном изысканными яствами, подкрепит и поддержит его дух.

Сам генерал смутно ощущал нечто подобное. Правда, сейчас его голова несколько прояснилась, а самочувствие стало бодрей и уверенней, но — и до былого еще ой как далеко. Поэтому перспектива вновь окунуться в рой неприятностей совсем ему не улыбалась. Поэтому он принял предложение супруги весьма благосклонно.

За обедом Клавдия Петровна щебетала о том о сем, как в лучшие времена. Болтала с мужем по-французски о том, что дают в этом году в парижских театрах, развлекала долетавшими в эту глушь, бог знает какими путями, сплетнями о старых петербургских знакомых, кокетничала, наконец!

Но если заглянуть ей в душу — она была отнюдь не так безмятежна, как это могло бы представиться постороннему наблюдателю. Более того, в душе княгини бушевала буря, отголоски которой никак не прорывались наружу, столь хорошо умела владеть собой истинная аристократка.

Вся жизнь проходила в эти минуты перед ее внутренним взором, и эта жизнь не могла принести ей ни чувства удовлетворения, ни радости.

«Поразительно, какое присутствие духа у этой дикарки, „кавказской орлицы“, — думала она, — вот уж, казалось бы — мне, наследнице десятого поколения дворян, привыкших к борьбе и чередованию взлетов, падений — мне хочется рыдать в голос от тех бед, которые сделали столь тяжелыми и трудными последние месяцы пребывания здесь, в предгорьях Кавказа. А это — подумать только… Каждый, кто повидал ее, только и твердит, как сильна духом эта черная пантера, как горят ненавистью и жаждой победы ее огненные очи… Учитесь, княгиня Клавдия Петровна! Все в ваших руках. Или вы вернете себе супруга, а царю — боевого генерала, или игра проиграна».

Щеки княгини стали пунцовыми, от чего она показалась князю еще прекраснее. Губернатор, не отрывая глаз, смотрел на жену. Что с ней происходит?

Борьба чувств отразилась на ее лице. Огонь его вдруг померк, движения стали резкими и деловыми — и перед генералом уже стояла не влюбленная женщина, а трезвый и умный политик.

— Вот что, — сказала она. — Я вам не дам эту папку, дорогой мой.

И она действительно взяла папку со стола.

— Что вы задумали, милая? — удивился генерал.

— Еще не знаю, — ответила ему верная супруга. — Может, спрячу эту папку до лучших времен. А может, просто сожгу ее.

— Как?!

— Брошу в печь, — пояснила она спокойно.

— Но печи не топлены, — только и нашелся сказать губернатор.

— Это не беда. Велю — затопят. Губернатор совсем растерялся.

— Послушайте, дорогая, — начал он.

— И слушать ничего не желаю.

— Но хоть объяснитесь…