Элисон Уэйр - Анна Болейн. Страсть короля

Он не жалел усилий на организацию торжественной похоронной церемонии, в ходе которой за гробом должна была следовать длинная процессия дам, которых он снабдил черной тканью на платья.

Шапуи высказал мнение, что величию короля будет приличествовать воздвижение монумента в память Екатерины, и тот ответил, что создаст для нее один их лучших монументов в христианском мире. Строптивая испанка мертва, Генрих мог позволить себе быть щедрым и распорядился сделать кенотаф с объемным скульптурным портретом покойной, однако, чтобы покрыть расходы на похороны, конфисковал все личные вещи Екатерины.

– Я назначил день торжественных похорон, – сказал король Анне. – И буду присутствовать на них со всеми своими слугами, одетыми в траур. Мне подобает отдать честь памяти невестки.

С подобными рассуждениями Анна не могла не согласиться. В утро похорон ее вдруг потянуло составить Генриху компанию во время церемонии. Это вызвало бы доверие к ней сторонников империи и проложило путь к дружбе с императором. Анна приказала дамам одеть себя в черное, но, прибыв в апартаменты короля, не нашла в приемном зале ни одного джентльмена. Наверное, все уже были в церкви. Потом Анна услышала женский смех в соседней комнате, которую Генрих использовал в качестве кабинета. Все ее чувства обострились. Анна подкралась к двери, открыла – и обнаружила там Генриха в утреннем туалете. На коленях у короля сидела Джейн Сеймур, которую он держал рукой за грудь.

Из всех потрясений, пережитых Анной за последнее время, это было наихудшим. Одно дело знать о неверности мужа, и совсем другое – застать его с любовницей.

– Как вы могли?! – закричала она почти в истерике.

Все ее самые страшные опасения оправдывались. Джейн – это она сама девять лет назад, а ей, по какому-то дьявольскому замыслу, уготовано место Екатерины. Колесо фортуны повернулось в другую сторону.

Генрих не слишком нежно столкнул Джейн с колена и подскочил.

– Уйдите! – велел он девушке, и та выбежала, но успела гаденько улыбнуться Анне, которая влепила бы ей пощечину, если бы нахалка не скрылась так поспешно.

– Дорогая, мне очень жаль. – Генрих беспомощно развел руками.

Анна рыдала, даже не пытаясь сдерживаться.

– Вы хоть понимаете, как меня обидели? – сквозь слезы говорила она. – Я люблю вас больше, чем Екатерина, и мое сердце надрывается, когда я вижу, что вы отдаете свое другой.

У Генриха хватило вежливости, чтобы изобразить смущение.

– Это ничего не значит.

– Ничего? Я видела вас собственными глазами.

Внезапно Анна почувствовала спазматическую боль в чреве. Рука мгновенно прикрыла живот, словно для того, чтобы защитить ребенка.

– Что случилось? – встревожился Генрих.

Боль утихла.

– Это из-за того, что вы заставили меня страдать! – выкрикнула Анна.

– Успокойтесь, дорогая, и с вами все будет хорошо. Подумайте о нашем сыне.

– Жаль, что вы этого не делаете! – бросила она в ответ и ушла, а Генрих остался стоять с открытым ртом.

Не успела Анна дойти до своих покоев, как боль вернулась.

Генрих склонился над ней. На его лице читались горькое разочарование и печаль.

– Мальчик! – стенал король. – Мертворожденный плод на пятнадцатой неделе развития, так мне сказали. Это величайшее несчастье для всего королевства, – терзался он.

– Я была на грани жизни и смерти, – пробормотала Анна, вспоминая боль и кровь.

«Я выкинула своего спасителя», – думала она про себя. Никогда еще не чувствовала она такого глубокого горя.

– Я потерял моего мальчика! – выл Генрих.

– Всему виной ваше поведение! – не сдержалась Анна. – Вам некого винить, кроме самого себя, потому что причиной послужили мои переживания из-за этой девицы Сеймур.

Генрих поднялся.

– Больше у меня от вас сыновей не будет, – холодно произнес он.

– О чем это вы?! – крикнула Анна.

Взгляд короля заставил ее умолкнуть.

– Я вижу, что Господь не позволяет мне иметь мужское потомство. У меня нет желания обсуждать это сейчас. Я поговорю с вами, когда вы оправитесь.

И ушел, сверкая очами и с видом человека, с которым обошлись очень дурно.

От слов короля Анне сделалось страшно, и ей стоило большого труда улыбнуться своим плачущим дамам.

– Это все к лучшему, – сказала она им, – тем скорее я снова буду вынашивать ребенка, и уж тот сын будет бесспорно законным, в отличие от этого, зачатого при жизни вдовствующей принцессы.

Нэн Сэвилл взяла руку королевы и пожала.

Два дня Анна пролежала в тягостных раздумьях, желая, чтобы Генрих пришел к ней, и опасаясь, не потеряла ли его навсегда. Когда она наконец встала с постели и посмотрела в зеркало, то ужаснулась, увидев смотревшую оттуда худую, изможденную старую женщину. Ей было тридцать пять, она больше не та соблазнительная юная дева, завлекшая короля в ловушку, и никогда ей теперь такой не быть.

Много раз Анна раскаивалась в необдуманных, полных упрека словах, которые бросила королю, и боялась, вдруг он решит, что она так же не способна вынашивать сыновей, как Екатерина. Неужели он сейчас ищет предлог для аннулирования брака и объявления их дочери бастардом? У Анны не было таких могущественных друзей, как у Екатерины, – и вообще было мало друзей, – так что защитников у нее найдется немного. Без Генриха она станет предметом насмешек, объектом клеветы и ненависти; некоторые захотят ее крови.

В начале февраля Анне сообщили, что король уехал в Лондон на празднование Масленицы и для участи в заседаниях парламента.

Генрих не взял ее с собой. Значит, он все еще зол на супругу. Она плакала, вспоминая то время, когда он не желал расстаться с ней даже на час. Единственным утешением было то, что король не имел возможности взять с собой эту стерву Сеймур. Двор королевы находился в Гринвиче, и королю пришлось ради приличия оставить Джейн здесь. Все это время она где-то пропадала, стараясь лишний раз не показываться на глаза своей госпоже.

Компанию Анне составляли только ее дамы, которые, казалось, ни о чем другом не могли говорить, кроме как о помолвке и грядущей свадьбе Мадж. Норрис поддался обольщению и попросил ее руки. Их семьи дали согласие, и Мадж, забыв о сдержанности, сияла от счастья. Анне хотелось кричать. Норрис не любил Мадж. Он любил ее, Анну. Это можно было прочесть в его глазах всякий раз, как он заговаривал с ней. Ревность, как острый нож, пронзала насквозь.

Каждый день Анна горевала о своих утратах: ребенке, любви Генриха и Норриса. Спокойствие и счастье стали для нее почти недостижимыми. Теперь она жила в постоянном страхе и под давлением всепоглощающего чувства жизненного поражения.

Из дворца Йорк один за другим прибывали гонцы, доставлявшие пакеты и письма.