Евгений Гропянов - За переливы

Восемь лет… Он давно чувствовал недомогание, но скрывал от всех, однако бледность, проступавшая сквозь черный загар, выдавала его. И Сарычев в тревоге спрашивал, не болен ли он. «Нет, — отвечал Биллингс, — все в порядке… Я крепок». «Но кашель ваш не нравится мне… Может развиться чахотка». И Сарычев подозрительно смотрел на Биллингса. А тот смеялся…

Однако настало время признать, что силы уже не те, и в день, когда он, встав, закашлялся так глубоко, с лающим свистом, что вынужден был вновь лечь, Сарычев и Галл запротестовали желанию Биллингса на «Славе России» обследовать Алеутскую гряду. (Экспедиция зимовала в Петропавловском порту, а по весне, когда ветры растащат лед из бухт и бухточек, перекрошат этот лед и океан расчистится, «Слава России» готовилась в моря.)

Так в 1790 году пути Биллингса, Галла и Сарычева разошлись; и хотя общее руководство оставалось у Биллингса, но чьими-то стараниями так направлялись отношения среди офицеров и нижних чинов, что получалось, будто Биллингс устраняется от дел, и одна экспедиция превращалась теперь в несколько небольших экспедиций, как река, разбившаяся на рукава.

Биллингс с неохотой возложил на Сарычева командование «Славой России», и он в мае при ветре норд-ост покинул Авачинскую бухту, взяв курс к западным берегам Америки. Теперь порт без «Славы России» казался безлюдным.

Биллингс заторопил Галла ехать в Нижнекамчатск строить судно, которое должно уже в будущем году сойти со стапелей, и со старанием искать «Славу России», быть ей помощником в завершении экспедиционных дел. Еще прошлой осенью в Нижнекамчатск послан корабельный мастер Усков. Под началом его народу мало, наверняка потребуются мастеровые, особо плотники, так что чуть где неувязка случится, сейчас же к городничему. А уж городничий наверняка поможет, не откажет в содействии и плотников найдет — дело государево.

Биллингс с частью людей оставался в Петропавловском порту. Возможно, болезнь оказала на его характер такое воздействие, но он нередко доходил до криков «Каналья!», «Прохвост!», ругался по-английски, и тогда его не Понимали и поговаривали, уж не свихнулся ли Биллингс. Однако постепенно он успокаивался. И с присущей ему энергией уже носился по окрестностям Петропавловского порта, обследуя реки и сопки. И вновь видели прежнего Биллингса, надменно-веселого, но спокойного в своих суждениях, и проснувшаяся было угодливая наглость его секретаря Соура сменилась постоянной и всем надоевшей рабской боязнью. Биллингс прощал Соура: все-таки земляк; хотя чувств не только симпатии, а и вообще чувств просто человечных у него к Соуру не было (далее выяснится, что Соур, будучи в тени, сделал все, чтобы расколоть отношения между начальником и заместителями экспедиции, крал копии карт и вообще был связан с секретной службой Англии). И такой человек провел в экспедиции восемь лет… Соур особо проявился, когда Биллингс поддался хандре, злобствованию, нагоняйству, всем привычкам начальника-самодура. Реплики Соура язвили Сарычева и Галла, причем Сарычеву доставалось более всего, и плавание на «Славе России» преподносилось как подмена Биллингса, а старание Сарычева к картам — чуть ли не намек на беспомощность Биллингса в картографии. Да какой же человек при хандре выдержит натиск наглеца!.. Стихший Соур всплеснулся было после того, как Галл летней дорогой, по распадкам, тундрочкам, долине реки Камчатки, уехал на лошадях в Нижнекамчатск, где должен был закладывать катер корабельный мастер Усков. Он заговорил о капитане Куке, почтительной Англии и неблагодарной, непонятной и вообще холодной России. Он хотел видеть взрыв всех чувств Биллингса, однако до невероятности был разочарован, когда Биллингс, выслушав Соура, подошел к нему и вперился своими серыми глазами в его лицо, будто спрашивая: «Я знаю вашу подленькую душу, но зачем быть еще и скотиной?» — отчего Соура передернуло, он отвернулся, и уже тогда злость пронзила его тело, но у него не было сил обернуться и посмотреть в глаза молча стоящему Биллингсу. «Ну что ж, — подумал Биллингс, — враг определен, и враг этот — соотечественник. Печально…» А он ждал большой помощи именно от Соура. (Соур выдаст нелестную характеристику Биллингсу в своей книге об этой экспедиции.)

Все лето и начало осени камчатские села день-деньской пустуют: все жители на своих рыбалках. Начинается великий ход рыбы: сначала устремляется вверх по рекам к своим нерестилищам голец, за ним чавыча, чавычу сменяет красная, затем врывается горбуша, и поздней осенью, при снеге, появляется кижуч.

Говорливый Нижнекамчатск стихал и скучнел: рыба пошла.

Городок Нижнекамчатск неказистый: сплошь деревянный, приземистый, и лишь церковь да несколько домов высших чинов властвовали над всеми, но для Камчатки чуть ли не столица (со своим гербом: «в верхней части щита герб Иркутский — бегущий тигр с соболем в пасти. В нижней части, в голубом поле — кит, знак того, что у сего города в океане много их находится».

В начале века Нижнекамчатск был грозным острогом, служил базой Первой Камчатской экспедиции Беринга. От устья реки Камчатки городок далековато — сорок шесть верст. Зимой от города оставались одни крыши — все засыпало снегом, и люди тем и занимались все зимние дни, что откапывались, и к каждому дому вела от городской тропинки траншея. Откапывались в основном женщины да старики, а мужчины зимой пропадали на охоте, соболя, лису рыжую промышляли, медведя заваливали. Так и жили — от рыбалки до охоты.

Нижнекамчатск встретил Галла пылью, молчанием, даже редкие собаки, и те были к нему равнодушны. Лишь с берега раздавалось тюканье топора, да и то какое-то ленивое, через силу.

Жарко и душно в городке. У реки прохладно, да не очень и разденешься — вредный комар, язви его в душу, налетает тучей. Старожилы — те люд привычный даже к комарам, раздевшись по пояс, баты подделывают, шесты подтесывают, курят и молчат. А вот новоприбывшему лучше пропариться в одежке, а тело свое комару давать опасно — неделю спать не будешь, мать не раз вспомнишь. Татарская орда — вот и все определение камчатского комара.

«Воды б из родника, да зачерпнуть бы листом лопуха», — подумал Галл, осматривая городок, и против Петропавловской гавани он показался ему и впрямь столицей. И пока прибывшие с ним люди поспешали с шутками к реке и уже шлепали по воде, довольные, что путь кончен, Галл все смотрел на церковь старенькую, побитую дождями, на дома служащих, на юрты ительменов.

Совсем неожиданно вывернулся Усков, загорелый, чернобородый и лохматый. Пропотевшая рубаха поверх штанов, штаны тоже лохматые, потерявшие свой цвет и тяготеющие к черному. Он заулыбался.