Евгений Гропянов - За переливы

Однако все сказывают, что среди вороньей тучи и живет Черный Ворон. Я его не видел, хоть и приглядывался, выискивал, любопытно, знаете ли — ведь он чуть ли не с орла величиной. Ну то ли крепко прячется, то ли его просто нет, трудно сказать. А вот встречали ж его, если не врут…

— И где? — Галл с любопытством смотрел на Совушкина: тот преобразился, глаза блестели, трубка дымила вдохновенно, словно гора огнедышащая.

— Так вот, если не врут — и в Срединных хребтах, и на Парапольском доле, и в Ганальской тундре, и подле нас. Судить-врать всяко можно. Взять хотя бы и то, что считают многие Черного Ворона вполне за человека…

Галл не перебивал Совушкина: много баек слышал он, но чтоб о Черном Вороне — такое впервые: силен же русский народ на сказки.

…С одним заморским купчиной случай вышел невероятнейший. Собрался он по острожкам проехаться — время как раз шкурное приспело. Уложил бутыли с беленькой, ножи там, бусы и материю всякую. Приятная материя: моя жена, покойница, царство ей небесное (Совушкин вздохнул виновато и тяжело), брала у купчины этого материю такую на сарафаны да платья. Ну, это к слову.

Приехал купец в первый острожек. У нас ведь знаете оно как — торг без чарки уже не торг. Сами к этому привыкли и других приучили. Набулькает купчина чарку и — тойону. Тот первый не выпьет, сроднику отдаст… А сродников у него — боже ты мой, уйма. Однако торг прибыльно хочешь вести — терпи.

В одном острожке соболей сторговал, в другом — красных лисиц. А вот в третьем и случай, к которому вся моя речь тянулась, подвернулся, и не то, чтоб подвернулся, а так вот вывернул купчину и жизнь из него вытряхнул.

Совушкин пососал погасшую трубку и вновь потянулся к огоньку. Что-то мягкое упало на лавку рядом с Галлом, тот вздрогнул: безмолвный кот шмыгнул под стол.

— Где-то еще один, — пыхнул, прикашливая, Совушкин; и впрямь, с потолка, что ли, шмяк, и тоже под стол. — Домовые, — усмехнулся Совушкин. — Только Аграфену и боятся… Как всегда, купчина — чарку тойону: выпей. Сродники ждут. Что постарше, принял от тойона, глотнул, и плохо с ним стало, чуть ли не судороги, только крикнул: «Ажам!» — вода значит по-камчадальски. Купчина-молодчина оторопел: «Быть такого не может!» Руки дрожат у самого, налил и клац-клац. Глаза чуть не повылезали и на пол не попадали. Он из юрты да к нарте. А на нарте сидит человек в черном весь и смеется. Купчина — за нож. Да что тут нож, коли ноги отказали, ом только икнул смертельной икотой. В себя уж в пологе пришел, жена тойона отходила. Гикнул купчина на собачек и такую гонку задал, что дивились, как из нарты не вывалился. В лавку вломился: запор открыть не смог, дверь снес (и откуда силища взялась), к бутылям с беленькой, а там вода-слезиночка. Батеньки мои, что было… Крушил смертно, вопил, чуть жену не порешил, благо, соседи упрятали. Хотели вязать, да побоялись к нему носа сунуть… А ночью он повесился. Говорят, когда его из петли вынимали, над домом Черный Ворон кружил…

— И что, тот купец один вот так, пострадал? — с любопытством спросил Галл.

— Говорят, — Совушкин неопределенно пожал плечами, — хотите верьте, хотите нет, и Выходцева задело… И не совсем чтоб задело, а купеческая удача после того случая у Выходцева сгинула… Запил он…

— А жена как?

— Да только рада была, думала, уедет. Рухляди много в их амбаре… И в больших городах с таким богатством пожить можно. Взять Иркутск, а далее Тобольск. Славные города… Выходцев уперся, баран бараном… Тогда жена пошаливать стала, а он смеется, дурень.

— Так верят в Черного Ворона?

— Кто как, знаете…

Свеча догорала. От рассказа или «историйки» Совушкин устал, поэтому незаметно зевнул, однако первым покидать гостиную не решался и ждал, что еще спросит господин капитан. А Галл молчал.

Тогда Совушкин, пробормотав встревоженно: «Как там мои доченьки», спросил;

— Позвольте уйти?

— Так уже утро, куда же вы? — Галл задул свечу, и вправду — за окном серело.

— Дом проведать надобно б… — неловко отвечал Совушкин. — Дети одне…

Днем Галл с Усковым осматривали верфь. Несколько плотников, голых по пояс и загорелых, отесывали бревна. Пахло свежим деревом. Горел костер, над которым висел черный котел: весь день, а то и ночь варился чай, и плотники, устав, шли к костру и, покрякивая, обливаясь потом, пили крутой чай. Усков жаловался: народу мало, разве с такими силами за зиму судно построишь… Нужно будущую команду этого судна прислать, все подмога — бревна ворочать, такелаж готовить. Из Тигильской крепости тоже вытребовать казаков, они там пообленились, позаспались, пускай жирок порастрясут. Галл отвечал: команду он еще не видел — сидит в Охотске на казенных хлебах, прибудет с первым же судном в Петропавловский порт и там не задержится, без промедления — в Нижнекамчатск. А из Тигильской крепости казаки выступили, и на днях двадцать пять человек корабельный мастер получит под свою руку.

— Послушай, Усков, — как бы между прочим спросил Галл, — что за сказки такие про Черного Ворона.

— Совушкин, поди, веселил? — отвечал, усмехаясь, Усков. — Горазд он на историйки… И где он их колупает… Чуть что, историйка готова… Он про шпиона американского не поведал?.. Приберег, жадюга…

— За что ты его так, Усков?

— Не по душе он мне… С первого раза встретил, глядь — и понял, житья мирного мне с господином унтер-офицером не выйдет… Бабский порядок любит… Почти год маюсь. Как два самовара, столковаться не можем, пыхтим… И он, грешный, мается, — Тут Усков издал звук, похожий и на вздох сожаления, и на язвительный смешок.

— А Черный Ворон? — напомнил Галл (они стояли уже у воды, и Галл, щурясь, рассматривал противоположный берег, поросший непродираемым кустарником).

Усков пожал плечами: — Не верю байкам, господин капитан… Вот шпиона видел… Ах, мерзейшая он морда… А характер — преподлейший. Как никто мог придирками и насмешками человека из себя вывести, ну все одно, что рыбку живую жарить… А голос ровный, без крику и визгу, нежнейший голос… Жалеть начинал (что за корысть), батеньки вы мои, как жалел! Иногда ему человек рад все с себя содрать и отдать, лишь не быть жалеемым… Да, да, в такую кабальную зависимость человек попадал, не приведи господь, без петли не выпутаться…

Плотники почтительно поклонились Галлу и, поплевав на ладони, вновь замахали топорами — тюк-тюк, тюк-тюк. И это равномерное тюканье, словно качающаяся вода, ударялось эхом в берега реки, и было оно привычным с достопамятных времен Витуса Беринга, когда здесь в 1728 году был спущен на воду «Св. Гавриил», проведавший пролив между Азией и Америкой.

От реки исходил запах прохлады. Хотелось броситься в прозрачные воды, взбить брызги, заухать дурашливо и нырнуть. Руки Галла потянулись к медным пуговицам мундира.