Вриндаванлал Варма - Мриганаяни

Лакхи не смутилась.

— Нет, это у моей золовки муж поэт! А скажи, сочинил он что-нибудь? Ну если нет, то ещё сочинит! А Байджу положит его стихи на музыку и песней прославит твою красоту!

— Что ты! Здесь поют лишь о Радхе и пастушках! Но песни чудесные! Когда я слышу их, мне хочется танцевать, только я не умею. Но Кала научит меня, и тебя тоже.

— Что ж, я согласна, — сказала Лакхи и взглянула на свои ноги с серебряными украшениями. На ногах у Мриганаяни были золотые. Носить на ногах украшения из золота могли только рани и те женщины, которым это разрешил в виде особой милости раджа. Лакхи же, хоть она и была женой владельца Нарварской крепости, Ман Сингх не мог позволить этого, потому что начались бы новые толки и пересуды: дескать, ахирка вышла замуж за гуджара, а ей такие почести.

Мриганаяни перехватила взгляд подруги и сразу стала серьёзной.

— Сегодня же сниму золотые украшения и никогда больше не надену их! Я хожу в золотых, а ты в серебряных! Не будет этого!

— Ты что, с ума сошла?! — возмутилась Лакхи. — Ведь ты теперь не просто Нинни, а рани Гвалиора! Учили, учили тебя, какой должна быть рани, и всё без толку! Пойми, сняв золотые украшения, ты лишь доставишь радость старшей махарани и остальным семи жёнам раджи…

— Я не знала, что их у него уже восемь, не то…

— Твои уста никогда не должны произносить подобных слов, золовка-махарани.

— Ты права, — согласилась Мриганаяни. — Но хотя у махараджи восемь рани, любит он одну меня! Я поладила бы с его жёнами, если бы не старшая махарани. Как не вяжется её имя с её правом!

— Да тебе ведь не привыкать! Разве в лесу не царапали до крови твою кожу колючки, не вонзались в твоё тело шипы?

— Не знаю, умеет ли брат сочинять стихи, но ты у меня, невестка, настоящий поэт! — засмеялась Мриганаяни. — Непременно попрошу раджу, чтобы он и тебе позволил носить на ногах золотые украшения.

— Умоляю, не делай этого! Раджа и так облагодетельствовал нас.

— Ладно, пусть будет по-твоему. Но придёт время, и я увижу на твоих ногах золото! Мне так этого хочется!

— А почему ты до сих пор носишь серебряное хансули?

— Это память о Раи, о тех днях, когда я наслаждалась свободой. Раджа велел мне снять его, но я не повиновалась.

— Серебро на моих ногах тоже память о кастовых установлениях, которых нельзя забывать.

— А раджа говорил, что ачарья Виджая Джангам не признаёт кастовых ограничений.

— Всё это так. Но даже Виджая здесь бессилен. Если бы он по-настоящему восстал против каст, нашлись бы тысячи брахманов, которые раздавили бы его.

В конце аллеи показались служанки. Они несли тёплые накидки. Подойдя к дереву, служанки застыли в почтительной позе.

— Зачем их столько? — досадливо поморщилась Мриганаяни. — Неужели мы сами не захватили бы накидку, если бы в саду было холодно?

— Не сердись: это их обязанность!

— Виджая говорит, что каждый человек должен сам всё делать для себя. Виджая так и поступает. И ещё он говорит, что нашу страну погубили нищие и бездельники.

— Долго будут стоять эти бедняжки под деревом?

— Пусть стоят. Я их не звала.

— А может, они хотят что-нибудь сказать?

— Если и скажут, то два-три слова, а одежды приволокли целую кучу. Я так люблю, когда склоны западных гор бывают окрашены заревом заката. Вот и сегодня я тоже хочу полюбоваться этой дивной картиной. А служанки пусть подождут, пока не зайдёт солнце.

Одна из служанок кашлянула.

— Как не поймёшь ты, что они не дадут тебе насладиться закатом? Отпусти их и тогда восторгайся сколько душе угодно! — посоветовала Лакхи.

— Ты, как всегда, права, невестка! — И Мриганаяни подозвала служанок.

Служанки отдали накидки. Потом одна из них произнесла смиренно:

— Через три часа в приёмном зале состоится выступление Байджу и Виджаи Джангама. Махараджа просит вас пожаловать. Старшая махарани и все другие рани тоже пожалуют.

— Хорошо, — сказала Мриганаяни.

Но служанки не уходили.

— Что ещё?

— Дует студёный ветер. В доме для вашей милости разожгли очаг.

— Как только зайдёт солнце — придём. Теперь всё? — спросила Мриганаяни и, не дождавшись ответа, сказала: — Вы свободны, можете идти!

Когда служанки направились ко дворцу, Мриганаяни закусила губу, а Лакхи прикрыла краем сари рот, будто у неё разболелись зубы. И, только оставшись одни, девушки весело расхохотались.

— Как изыскано они выражаются, подумать только! Их, наверное, специально учили этому! — проговорила Мриганаяни.

Лакхи посмотрела на заходящее солнце, и ей почему-то стало грустно.

— Сами научились, — ведь без этого им нельзя!.. Но мне надоело здесь. Может, вернёмся?

— Пошли. Мне тоже что-то расхотелось смотреть на закат.

Мриганаяни и Лакхи, обе в ярких одеждах, уселись наверху, за решётчатыми окнами, откуда был виден весь приёмный зал. Мриганаяни была бледна от волнения. То ей казалось, будто её осудят за её наряды и украшения, и тогда она принимала равнодушный вид, словно это было ей совершенно безразлично; то вдруг слышалось, будто кто-то восхищается её красотой, и на губах её появлялась пренебрежительная улыбка. Мриганаяни как бы просила замолчать расточавшего похвалы, хотя считала восхищение его вполне естественным.

Но вот в женскую часть зала, в сопровождении семи рани и служанок, вошла Суманмохини. Мриганаяни, согласно обычаю, коснулась ног старшей махарани. Суманмохини погладила Мриганаяни по голове в знак благословения и внимательно её осмотрела. При этом от взора старшей махарани не ускользнуло серебряное хансули. Наконец все уселись: восемь рани — по одну сторону, Мриганаяни с Лакхи — по другую.

Внизу, в приёмном зале, на небольшом возвышении восседал Ман Сингх. По правую руку от него находился Нихал Сингх, по левую — Атал, Байджу, Виджая, Кала, пакхаваджи [178] Пакхаваджи — музыкант, играющий на пакхавадже, маленьком барабан и гости разместились напротив, лицом к радже.

Байджу взял первую ноту, Виджая ударил по струнам вины. Кала стала подпевать. И Ман Сингх сразу же забыл обо всём на свете. Да оно и не удивительно. В эту ночь он решил насладиться настоящим искусством.

Но Суманмохини было скучно. С тоской поглядывала она на остальных рани, которые делали вид, будто внимательно слушают музыку и пение, и наконец, не выдержав, произнесла:

— А молодой, сколько ни давай золота и драгоценных камней, всё, видно, мало!

Младшие рани взглянули на Мриганаяни и, встретившись глазами с Суманмохини, засмеялись неприязненно и зло, будто всё происходящее в зале их уже не касалось.

— Ей, видно, очень нравится хансули из серебра, потому что она косит его поверх драгоценного ожерелья. А ожерелье будто умоляет хансули не заслонять его.