Том Холт - Песенка для Нерона

Он посмотрел на меня.

— Ты, наверное, новичок? — спросил он.

— Да, первый день здесь. Кто был этот псих на лошади и за что он стегнул надсмотрщика?

Парень рассмеялся.

— Который на лошади, — сказал он, — это Марк Вентидий Гнатон, и он здесь хозяин. И еще много где хозяин, но тут он проводит большую часть времени.

— А, — сказал я. — Ну, это полезные сведения. Но почему он побил надсмотрщика? И что за стихи он читал?

Чувак улыбнулся.

— Видишь ли, — сказал он. — Наш Марк Вентидий — ученый малый. Всегда глазами в книгу, а если нет, так сам пишет — поэзию и все такое. Ну вот, а лет эдак пять назад, когда помер его старик, а Марк унаследовал его владения, он решил управлять хозяйством согласно длиннющей поэме, которую сочинил один из этих городских писак. Похоже, им больше нечем занять свободное время, кроме как сидеть и писать поэму про то, как делать разные вещи — вести сельское хозяйство, плавать на кораблях, лечить болезни и что там еще взбредет им в голову. Ясно дело, они ни хрена в этом не соображают, а только списываю все из каких-то других книг, подрихтовывают, чтобы хорошо звучало, но наш Марк держится этой чертовой старой поэмы, которая называется «О Земледелии» и которую сочинил Публий Вергилий Марон; короче говоря, мы все делаем так, как сказано в этой поэме, и неважно, правильно это или нет. А что до надсмотрщика — Клит его зовут, испанец, он у нас недавно, они вообще надолго тут не задерживаются, надсмотрщики — не придумал ничего лучшего, как сказать хозяину, что в книге все неправильно, а Марку это не понравилось, как ты сам видел. Конечно, мы могли бы предупредить его, но тогда какое ж веселье?

Я призадумался. Понятно, вам я не кажусь знатоком литературы, и совершенно правильно не кажусь, но когда торчишь во дворце, постепенно наслушаешься всякого о поэтах и поэмах — скука смертная, конечно, и большая часть влетает в одно ухо и вылетает из другого, но кое-что застревает посередине — в частности, я запомнил имя Вергилия Марона, потому что Луций Домиций его на дух не выносил и время от времени декламировал из него издевательским голосом и вообще всячески глумился. Поэтому когда тот парень назвал имя, я кивнул и пробормотал: а, этот, или что-то вроде. Не подумайте, что я узнаю работы Вергилия Марона, даже если вы раскрасите их синим и приколете мне к заднице вилкой, но тем не менее.

— Значит, — сказал я, — это не первый раз, когда он отчебучивает такие фокусы?

Чувак улыбнулся.

— Предпоследний надсмотрщик попробовал объяснить Марку, что нельзя подрезать лозы в сентябре, это гибельно для винограда — ну, это так и есть, как всем известно. Но хозяин впал в дурное настроение, огрел надсмотрщика по лицу тупой кромкой тесака, сломал ему челюсть и сказал, что в книге сказано: лозы подрезкой образить с восходом Арктура, а если он не способен выполнять простых указаний, то пусть убирается на все четыре стороны. Ну что, назавтра надсмотрщик ушел, а мы занялись подрезкой, как было сказано, и все лозы на северном склоне к концу недели были мертвы, как сапожные гвозди. Жара, видишь ли. Смешно тебе? Да мы сами чуть не обосрались от смеха.

Я кивнул. В общем-то я понимал, что произошло, потому что лозы с восходом Арктура подрезают в Ионии, откуда родом целая толпа старых греческих поэтов, а Вергилий Марон просто списал этот кусок у кого-то из них. Я хотел было объяснить это тому парню, но плюнул.

— Ну, — сказал я, — полагаю, вам до этого не было дела.

Парень покачал головой.

— Хозяин обвинил во всем нас, — сказал он. — Выбрал трех ребят и приказал бичевать их чуть не до смерти. Тем не менее, не самое умное занятие — указывать высокородным господам, что и как делать, они всегда уверены, что знают лучше. Они себя считают владыками всего сущего, а когда что-то идет не так, значит, в этом виноват кто-то другой. Но на что тут жаловаться? Так уж устроен мир.

Еда оказалась дрянь, и никто ничего не сказал об оплате, а может, кто и говорил, да я прослушал. Но я был слишком измотан долгим днем в компании с тяжеловесной мотыгою, чтобы обо всем этом беспокоиться. Я нашел никому не нужный угол, свернулся там на одеяле и провалился в сон.

На следующей день нас подняли на рассвете и погнали на следующий сеанс тяжеловесного мотыженья. К полудню я был готов сдаться, но надсмотрщик пребывал в дурном настроении и я забраковал идею похалтурить, сжал зубы и продолжил мотыжить. К концу работу все мои желания сводились к стремлению заползти под какой-нибудь камень и сдохнуть. Следующий день был в точности такой же, как и следующий за ним. Я надеялся, что через день-другой я приспособлюсь и все тело потихоньку перестанет болеть, но я себя обманывал.

Наоборот, все становилось только хуже, а о деньгах и прочих вульгарных материях так никто и не упомянул. С другой стороны, твердил я себе, я регулярно питаюсь, и мне не надо приходилось прятаться от стражников с той самой поры, как я прибыл в Италию. Вроде не так много, но если прикинуть, я еще и оставался в небольшом выигрыше.

Прошел еще один день, мы по-прежнему разбивали комья. К этому моменту я был совершенно уверен, что навсегда повредил спину, а руки и плечи были не сильно лучше. Кроме того, меня стала доставать скука. Сперва я не придал этому значения, поскольку в прошлой жизни хватил достаточно развлечений, но если вы привыкли выживать за счет хитрости, жить на нервах и инстинктах…

Ну, это напомнило мне об одном мужике, с котором мы как-то разговорились в кабаке. Он рассказывал, что родился и вырос в большом городе в Малой Азии, а затем по какой-то причине переехал в глушь, где жил сам по себе — и как он сказал мне, мир и покой потихоньку стали выворачивать ему мозги. Он был привычен к шуму — на улицах полно людей днем, ночью по ним скрипят и грохочут телеги, а чтобы просто пересечь рыночную площадь, надо было толкаться, пихаться, уклоняться, нырять и прыгать.

Для него оказалось чистым мучением торчать весь день посреди поля и не слышать ничего, кроме щебетания жаворонков и пердения коров вдалеке. Ну так вот, я думаю, со мной и привычкой к развлечением, или, если предпочитаете, к опасности, та же история. Мои мозги окостенели в небрежении, а скука так донимала меня днем, что ночью я не мог заснуть, хотя физически был совершенно разбит. Безумие, конечно. В смысле — ну кто станет мечтать о побеге, соскучившись по смертельным опасностям? Но опять-таки, я никогда не притворялся, что у меня все в порядке с головой.

Итак, наступил десятый день моей земледельческой карьеры, и мы, как обычно, разбивали своими сраными тяжеловесными мотыгами здоровенные комья спекшейся грязи, как вдруг появился угадайте кто? — трясущийся старый паразит Сир! С первого дня от него не было ни слуху ни духу — не то чтобы я без него заскучал, но вот он здесь, по-прежнему чирикает в пространство, а с ним еще один чувак. Здоровяк, широкие плечи, шея толстая, как у быка, рыжеватые волосы начинают редеть на макушке. Луций Домиций.