Виктор Мануйлов - Жернова. 1918-1953. Вторжение

Иногда, проснувшись, то ли от навязчивых кошмаров, то ли от укусов ненасытных насекомых, Алексей Петрович подолгу сидел, тупо уставившись на огонь, отгоняя от себя всякие мысли. Но они все равно возвращались к нему прерванными кошмарами из снов, уханьем и хохотом филина, точно филин, глядя на жалкую человеческую фигуру у жалкого костра, издевался над ним и смеялся.

Еще никогда у Задонова не было такой длинной и мучительной ночи, никогда он не чувствовал такой оторванности от остального мира и потерянности. Иногда возникало ощущение, что это состояние определено ему до конца дней своих, что не вырваться ему из этого круга, который будет сжиматься день ото дня, пока не захлестнет его удушливой петлей. Тут сказывалась привычка не спать по ночам и заниматься сочинительством всяких историй, в реальность которых он верил больше, чем в окружающую его действительность. Мозг продолжал, помимо воли его хозяина, генерировать эти истории, и они проносились перед его мысленным взором, как ускоренные кадры натуралистической кинохроники, где одни ужасы сменяются другими, а ты все ждешь, что в этой чертовщине когда-то ведь просияет свет надежды, можно будет остановить этот лучезарный кадр и наслаждаться им вечно. Но черные кадры мелькали и мелькали, и не было конца этому отвратительному мельканию.

Алексей Петрович проснулся ранним утром. Удивился тому, что лежит, свернувшись в калачик. Сел, привычно провел по лицу и шее, давя присосавшихся паразитов. Руки опухли, все тело саднило, болела каждая косточка, каждая мышца и от вчерашнего бега, и от непривычно долгой ходьбы.

Часы показывали три минуты шестого. Солнце стояло высоко, последние пряди тумана таяли среди деревьев, в траве поблизости кто-то усердно шуршал листвой, стучал невидимый дятел, стонали комары, в воздухе пахло застоявшейся гарью, издалека доносился прерывистый гул орудий. И все это странным образом связывалось вместе, все более принимая привычный, хотя и тревожный облик.

Алексей Петрович послушал лес, не обнаружил в нем никаких посторонних звуков, встал, спустился к ручью. Он долго мыл искусанное лицо, попил из горсти воды, вода забулькала в пустом желудке, вызывая мучительное чувство голода.

Из-под ноги выпрыгнула лягушка и плюхнулась в воду. Алексей Петрович смотрел, как она поднырнула под плоский камень, подняв серую муть, развернулась мордой наружу и замерла, подобрав под себя лапки. Лягушка была бурой с зелеными пятнами по бокам и белым брюшком. Их разделял тонкий слой прозрачной воды; казалось, что лягушка наблюдает за ним своими выпуклыми глазами, а в них светится почти человеческий ум и женское любопытство: «И что же дальше? Так и будем стоять до полного посинения?» — будто спрашивала у него лягушка.

Сглотнув голодную слюну, Алексей Петрович протянул руку, но едва рука дотронулась до воды, лягушка оттолкнулась лапками от илистого дна, подняв бурое облачко, и скользнула в зеленоватую глубину, точно приглашая и его следовать за собою.

Алексей Петрович вернулся к костру, не уверенный, смог бы он убить лягушку, а тем более съесть ее. В задумчивости он сидел возле костра, подбрасывая в огонь тоненькие сухие веточки, время от времени ёжась и давя ладонями комаров на опухшем лице. Надо было заставить себя подняться и пойти, а у него не было ни сил, ни желания куда-то идти и даже шевелиться. Да и тело, особенно ноги, продолжало болеть, и каждое движение давалось с трудом. Весь мир, чудилось ему, настроен против него и каждый шаг ведет к неминуемой гибели.

Неизвестно, сколько бы он просидел в такой унылой неподвижности, если бы где-то далеко, почти там, где взошло солнце, не зазвучали частые выстрелы. Он вскочил на ноги, жадно и с надеждой вслушиваясь в эти звуки, но не двигаясь с места. Так продолжалось несколько минут. Он не знал, что предпринять, догадываясь, однако, что там, конечно, не фронт, а столкнулись наши окруженцы с немцами. Ничего другого быть не могло. Но надо ли идти на звуки этой стрельбы? К чему он придет? Никакого определенного ответа на этот вопрос не находилось. Можно наткнуться и на наших, и на немцев. На немцев — даже скорее всего. Потому что наши либо уйдут, либо… либо не смогут уйти. В любом случае, наткнуться на немцев вероятность выше, чем даже ни на кого не наткнуться. И долго еще Алексей Петрович стоял неподвижно, напряженно прислушиваясь к установившейся тишине, таящей, однако, подстерегающую его опасность. Затем торопливо затушил костер и зашагал, по-прежнему держась ручья.

Как ни странно, боль в теле постепенно отступила, ноги стали послушными, только перелезать через поваленные деревья и подлезать под них было тяжеловато. Алексей Петрович никогда не занимался спортом, ходил редко и мало, полагая, что спорт и забота о своем физическом состоянии есть удел людей недалеких, что он и без того хорош, что главное не тело, а интеллект, талант и все, что с ним связано, что именно за это его, Алексея Задонова, должны любить и лелеять.

Он шел и шел. Шел тупо, без мыслей и без цели. Так, наверное, идет раб, которому все равно, куда идти. Временами он даже не слышал леса: ни однообразного кукования, ни беззаботного попискивания синиц, что-то разыскивающих среди ветвей, ни унылой переклички коршунов над головой — буквально ничего. Разве что гул самолетов, то нарастающий, то затихающий, привлекал его внимание, но с каждым разом все меньше и меньше.

И вдруг впереди заговорили. Заговорили явно по-русски. И это было так неожиданно, что Алексей Петрович остановился, будто налетел на препятствие, и тут же присел, вглядываясь в непроницаемую зеленую стену. Однако голоса в одной тональности звучали не более минуты, затем стали глохнуть, удаляться. Алексей Петрович испугался и кинулся вслед за этими голосами. Он бежал, путаясь ногами в траве, натыкаясь на бурелом, а голосов уже не было слышно: они пропали, исчезли, растворились в зеленой массе леса.

Алексей Петрович выскочил на поляну, на которой лежало несколько спиленных берез, судя по свежему срезу на низких пнях, спиленных совсем недавно, возможно, на дрова, и остановился, не зная куда бежать.

И тут его окликнули:

— Эй, товакгищ!

Голос прозвучал сзади и чуть сбоку, он был картав и до боли знаком.

Алексей Петрович резко повернулся и увидел человека в военной форме, с красными звездами на рукавах гимнастерки, в фуражке со звездой, при командирском ремне, портупее, полевой сумке, планшете, тяжелом маузере в деревянной кобуре, бинокле, с вещмешком за плечами. А самое главное — человек этот, невысокого роста и полноватый, был ему знаком, он где-то когда-то с ним встречался.

— Товакгищ Задонов? — изумился человек. — Вот неожиданность!