Виктор Мануйлов - Жернова. 1918-1953. Вторжение

— Готово, — товарищ батальонный комиссар, — перебил рассказ Сайкина Шибилов и, выбравшись из ямы, сел на березу несколько поодаль, вытер о траву руки, принялся мастерить самокрутку.

Сайкин уложил на дно могилы, куда уже просочилось на полштыка воды, толстый слой лапника, поверх него осоку, умершего осторожно опустили на эту подстилку и укрыли шинелью, во многих местах пропитанной кровью. Лопата была одна, Сайкин сам зарывал своего коллегу, в то время как Шибилов мастерил что-то вроде креста: столбик с плоской перекладиной. Когда Сайкин закончил кидать и, тяжело дыша, замер над холмиком, Шибилов взял у него лопату, подровнял у холмика бока, обложил его дерном. Затем положил на колени крест и, мусоля химический карандаш, спросил у Сайкина:

— Что писать-то?

— Я сам, — ответил Сайкин решительно, взял у Шибилова крест и принялся выводить каждую букву на не слишком ровной поверхности. Написав, отдал крест Шибилову, и тот воткнул его в изголовье могилы.

Алексей Петрович прочитал: «Шрайбер И.Л. 1918–1941».

Втроем постояли немного, затем Алексей Петрович и Шибилов вернулись к костру, оставив Сайкина одного у свежей могилы.

— Уж больно они убиваются, — произнес Шибилов, покачав головой. И то ли спросил, то ли предположил: — Может, сродственники какие, может, еще что.

— В деревню-то ходили? — спросил у Шибилова Алексей Петрович.

— Куда там! — махнул Шибилов рукой. — Вы только уснули, он и затих. Потрогали, а он уж и готов. Да и то сказать: штыком-то насквозь его продырявили. А потом еще и стрельнули. Крови-то вышло — ужас! Никакой доктор бы не помог.

— Как же это случилось?

— Да вот так и случилось, по дурости, можно сказать, — ответил Шибилов и, взяв котелок, стоящий сбоку от костра, подвесил его над огнем. — И главное что обидно, товарищ интендант третьего ранга, что свои же и убили. Мы-то сперва подумали, что раз наши, то теперь пойдем вместе к своим, а они оказались дезертирами. И командир с ними. Младший лейтенант то есть. Ну, собрались идти, а они говорят, что им с нами не по пути, что они воевать не хотят, что им и при немцах хорошо будет. Оно бы и обошлось, а только младший политрук Шрайбер стал их стыдить, что они предатели и все такое. Что их все равно расстреляют, а семьи их сошлют в Сибирь. Вот они и озлились. Один из них штыком… Шрайбера то есть. Ну, мы, значит, за оружие схватились. А ихний младший лейтенант… — тут Шибилов, оглянувшись на Сайкина, произнес почти шепотом: —…как закричит: «Бей, жидов!»… Даже и не жидов, а жидив. Хохлы, значит. Я извиняюсь, конечно, товарищ интендант третьего ранга. Ну и, значит, стрелять по нас. А мы уж потом по ним. Потому что неожиданно, как какие-нибудь фашисты. Опять же, нас было меньше. Но у них на шестнадцать человек всего четыре винтовки и один револьвер: побросали, наверное. А у нас все были с оружием. И все-таки нескольких наших убили. Ну и мы ихних тоже… уж не знаю сколько. И я все это время был рядом с батальонным комиссаром. С ним и отходил. Я две обоймы расстрелял. Да-а. А когда все стихло, мы вернулись. Из всех, кто остался на том месте, в живых только Шрайбер и оказался. Четверых наших еще и штыками покололи. А другие, которые с нами шли, неизвестно куда подевались. Ну, мы, значит, подняли Шрайбера и понесли. А потом уж вас встретили.

Солнце садилось, в лесу сгущались сиреневые сумерки. В воздухе носились летучие мыши, звенели комары. В котелке булькало варево, какая-то птица выводила время от времени нечто странное и тоскливое до невозможности, так что даже Шибилов покачал своей круглой головой и произнес с досадой:

— Вот ведь какое существо, товарищ интендант третьего ранга: ужас один. У нас эту птицу утопленницей зовут. По-настоящему-то ее выпью прозывают. Значит, где-то неподалеку есть болото и камыши. Выпь только в таких местах и селится. Очень скрытная птица. Я ее один раз только и видел за всю свою жизнь. Еще мальчишкой. Говорят, воды в рот наберет и ревет, как тот бугай по весне, в болото заманивает.

— Где это — у вас?

— А в Сибири. От Омска, почитай, верст двести будет. Село Березино. Не слыхали? Мой дед сказывал, что переселенцы с Березины-реки так его прозвали. Еще в прошлом веке. Дворов сто пятьдесят будет. Большое село, крепкое. Я, когда служил в Бобруйске, видел эту Березину. Ничего речка, а только далеко ей до нашего Иртыша. Куда-ааа.

Пришел Сайкин, молча сел у костра.

Шибилов раскладывал кашу: Алексею Петровичу положил в крышку от котелка, себе на березовую дощечку с углублением, Сайкину передал котелок. Помянули покойника, съели кашу. В котелке же, помыв его в ручье, Шибилов устроил чай. Потом, прибравшись, подбросил в костер травы, завернулся в шинель и уснул.

— Мы с вами, Лев Захарович, выступаем в роли Щедринских генералов, — усмехнулся Алексей Петрович. — Нашему мужику только бороды и не хватает.

Сайкин ничего на это не ответил.

Лениво горел костер, к вершинам деревьев поднимался белый дым от брошенной в него травы, расползался по сторонам, распугивая комаров. Светила кособокая луна, мерцали звезды, плотная тьма окутывала сидящих возле костра Сайкина и Задонова, спящего сбоку Степана Шибилова.

И Сайкин вдруг заговорил:

— Ах, как я понимаю товарища Сталина, который каленым железом выкорчевывал народные предрассудки! Очень я его понимаю! Да только трудно выкорчевать все за такой короткий — с исторической точки зрения — срок. И это при том, что подобную работу начал еще Петр Первый… Живуч в людях и национализм, и шовинизм, и прочие мерзости… — И, повернувшись к Алексею Петровичу, спросил: — Вы не находите?

— Нахожу, — ответил тот, вспомнив рассказ Шибилова о том, с чего началась стычка с дезертирами. Но развивать эту тему не стал: уж слишком скользкой была и вряд ли уместной в данных обстоятельствах.

Но Сайкина эта тема не пугала, она, видимо, сидела в его голове крепко и требовала разрешения немедленно.

— Вот вы давеча за белорусов заступились, когда я вам про расстрелянных фашистами евреев рассказал, — продолжил он, не дождавшись разъяснений от Задонова. — Конечно, их заставили — я понимаю. Может, и я бы стал закапывать, надеясь остаться в живых. Все это так. Но вот же они — эти белорусы: бросили оружие и пошли сдаваться немцам. А когда им стали объяснять, что их ждет в конечном итоге, стали стрелять, да еще кричать: «Бей жидов!» А жидов-то было всего трое… из одиннадцати человек. Значит, дело не в жидах, мы для них лишь повод. Дело в застарелом антисемитизме, который, несмотря на двадцать четыре года советской власти, все еще продолжает теплиться в отсталых слоях народа. Вы согласны?

— В общем и целом, — односложно ответил Алексей Петрович: разговор ему не нравился. Случись этот разговор между русскими, куда ни шло, да и то нужно сто раз подумать, прежде чем в него ввязываться. Но обсуждать эту тему с евреем — дело совершенно бессмысленное и даже опасное.