Виктор Мануйлов - Жернова. 1918-1953. Вторжение

— Нет, не читал. Но слышать приходилось, — соврал Алексей Петрович, чтобы не обсуждать еще и эту проблему. Сам-то он давно для себя решил, что если это и не подлинные «протоколы», то выданные за них многовековые наблюдения за «богоизбранным» народцем. Нечто вроде фельетона, очень похожего на правду, где — по законам жанра — не обошлось без преувеличений и преуменьшений.

— Странно. Помнится, эти протоколы буквально ходили по рукам. Как это они миновали вас?

— Молод был, — усмехнулся Алексей Петрович. — Меня интересовали совсем другие проблемы. Но вы, по-моему, не закончили ваш перечень.

— Да-да! «Протоколы» лишь один из штрихов на грязной палитре антисемитизма. Прибавьте сюда сваливание своих ошибок и собственной несостоятельности некоторых правительств в налаживании нормальной жизни своего государства и общества на происки жидов и масонов; тут, наконец, и сама Библия, которая выставляет евреев народом богоизбранным и жестоким, что порождает у других народов неприязнь и зависть. Это же факт, что мы, евреи-коммунисты, считаем себя русскими, мы говорим на русском языке, думаем на нем, мы делим со всеми народами СССР их удачи и неудачи, горести и радости, а они, эти народы, смотрят на нас как на чужаков, в лучшем случае кривят губы при виде еврея, в худшем — стараются устроить ему всякие пакости. И это даже на самом высоком уровне, у всех на виду, вполне различимо невооруженным глазом. И вы при этом ссылаетесь на какие-то скрытые основания! Полнейшая чепуха, товарищ Задонов! — воскликнул Сайкин так громко, что Шибилов зашевелился и, откинув с головы полу шинели, уставился на сидящих у костра офицеров.

Сайкин оборвал свою запальчивую речь, махнул рукой Шибилову, произнес в нетерпении:

— Вы, товарищ боец, спите! Спите! Когда будет нужно, мы вас разбудим.

— А-а, да я ничего, — ответил Шибилов сиплым со сна голосом. — Я просто подумал, не случилось ли чего.

— Нет, ничего не случилось. Мы просто разговариваем с товарищем Задоновым.

Шибилов снова натянул на голову полу шинели.

Сайкин достал из полевой сумки папиросы, предложил Алексею Петровичу.

Закурили.

Затем он подвинулся к нему почти вплотную, заговорил громким шепотом:

— Или вы боитесь быть со мной откровенным? Думаете, что я, как только мы выйдем к своим, тут же настрочу на вас донос? Признайтесь!

— Есть такое опасение, — усмехнулся Задонов. И пояснил: — Я ведь вас совершенно не знаю. Да и вы меня тоже.

— Я читал ваши книги, — уже спокойнее продолжил Сайкин. — Не все в них мне по душе, но в общем и целом книги хорошие. В том смысле, что идейно выдержаны, написаны хорошим языком.

— Спасибо на добром слове, — чуть склонил свою голову Алексей Петрович.

— Не стоит. А вот Достоевский — прожженный антисемит. И даже не скрывал этого.

— Возможно. Но согласитесь, он как-то не подпадает под один из ваших пунктов о дураках и завистниках.

— Исключение из правил, — отмахнулся Сайкин. И потух окончательно.

Алексей же Петрович подумал, что зря он напомнил Сайкину об этих пунктах: вишь, как скукожился, как ушел в себя. Небось, тоже думает, что зря разоткровенничался и уж точно записал меня в антисемиты.

Где-то в глухой темноте прокричала выпь своим взмыкивающим голосом. Алексей Петрович подбросил в костер травы, предложил:

— Вы, Лев Захарович, ложитесь спать. А я подежурю. Часа через два разбужу.

— Хорошо, — согласился Сайкин и, уже укладываясь, произнес: — Вы зря думаете, что я вас провоцировал. Утренняя стрельба, гибель товарищей слишком сильно на меня подействовали. Хотелось разобраться. Извините.

— Ничего, я вас ни в чем не виню.

Алексей Петрович подбросил в костер сухие ветки, смотрел, как огонь лижет их своими горячими языками, и пытался разобраться в том, что ему наговорил Сайкин. Действительно, он, Алексей Задонов, до сей поры глубоко не вникал в проблемы взаимоотношения между евреями и русскими. И не только русскими. Отдельные всплески неприязни либо проходили перед его глазами, либо были на слуху, либо черпались из истории, но соединить эти факты в одно целое, в некую закономерность он не пытался, уверенный, что что бы ни говорили о себе евреи, они всегда останутся евреями, не сольются с остальными народами, и это неслияние уже само по себе подозрительно, в нем заложены все достоинства и пороки этого народа. Вот у Фейхтвангера тоже есть об этом. Там один из его героев жалуется, что немцы не считают их за немцев, хотя евреи, живущие в Германии, и говорят по-немецки, и чтят германскую культуру, и преумножают ее, и в то же время умалчивает о том, что евреи имеют свои газеты, закрытые спортобщества и другие организации, что сам этот герой избегает брать на работу в свой магазин немцев, то есть евреи прикидываются немцами тогда, когда им это нужно. Да вот и Сайкин — у него виноват кто угодно, только не еврей. А так не бывает. Это противоестественно. И наверняка тем продотрядом командовал еврей. А если и русский, то евреи были самыми активными среди прочих. При этом Алексей Петрович по своему опыту знал, как это выглядит на практике, когда их уплотняли, отобрав первый этаж. Тем более что подобные случаи остаются в народной памяти на многие годы, передаются из поколения в поколение. А стычка между группой Сайкина и дезертирами лишь частный случай в череде других случаев, которые вытекают из эпизода с тем продотрядом, но о которых так никто и не узнает, потому что никто не станет о них сообщать во всеуслышание. Как промолчит и сам Сайкин.

Так что же остается на долю писателя Задонова? А ровным счетом ничего. Ибо попытка объективно разобраться будет воспринята как антисемитизм со всеми вытекающими отсюда последствиями, а встать безоговорочно на сторону Сайкина — значит унизить себя и свой народ. Так пусть все идет как идет, а там, как говорится, что бог даст.

Утром, после завтрака, собрались и пошли. Как-то незаметно Шибилов взял на себя роль проводника, сперва будто бы согласившись с предложением Алексея Петровича, что надо идти по ручью, а потом, когда ручей круто повернул на юг, предложил идти строго на северо-восток, ориентируясь по карте, которая имелась у Задонова: так и короче, и легче.

Через два часа вышли к дороге, дорога привела к лесничеству: добротный рубленый дом, хозяйственные постройки, окруженные жердяной изгородью, за которой паслись две лошади и корова с теленком. Но заходить в него не решились: лесники издавна представлялись людьми скрытными, себе на уме, готовыми служить любой власти. Ну их! Тем более что продукты пока имелись, а брать лишнее ни к чему. Вот разве что Алексею Петровичу какую-никакую одежонку не мешало бы раздобыть. Но не здесь.