Виктор Мануйлов - Жернова. 1918-1953. Вторжение

— Так вроде бы свой… Опять же, в форме…

— Можете быть свободны.

— Есть, товарищ майор! — кинул сержант руку к пилотке, повернулся и зашагал к двум красноармейцам, ожидавшим его неподалеку.

— Есть хотите? — спросил Матов, возвращая Задонову документы, сумку и пистолет.

— Ужасно. Несколько дней одной земляникой да заячьей капустой питался, — произнес Алексей Петрович, постеснявшись почему-то сказать про лягушек. — Правда, один раз рискнул зайти в деревеньку, и даже успел немного поесть, но еле ноги оттуда унес: какие-то трое шли меня арестовывать, да хозяйский парнишка предупредил… Черт знает, кто такие и зачем — некогда было разбираться! Но вроде бы, как мне сказали, полицаи. Признаться, я их почти и не видел. Ну, через коровник и в лес.

— Где и когда это случилось?

— Где-то южнее Рясны. На той стороне Прони. Что за деревня, сказать не могу. Но немцев там в это время не было. А случилось это пятого дня. Под вечер.

Алексей Петрович сидел на пеньке и ел с ножа свиную тушенку с деревенским хлебом и все никак не мог поверить, что он среди своих. Рядом на лесине сидел майор Матов, окруженный командирами, водил по карте прутиком. До Алексея Петровича долетали его спокойные, уверенные слова:

— Реку Сож перейдем вот здесь, чтобы выйти к Мурыгино южнее. Разведка к Мурыгино уже ушла, так что к ночи мы как раз подойдем к южной окраине городка и на месте решим, что делать. Но главное, конечно, Починок. Пересекать железную дорогу все равно придется, немцы там уже четыре дня, охрану наверняка наладили, незамеченными не пройдем, боя не миновать. Лучше станцию Починок атаковать самим. Порядок следования вам известен. Менять пока не будем. А после Мурыгино, имея конкретные данные о противнике, решим, в каком порядке двигаться дальше. Вопросы есть? — Помолчал, оглядывая лица командиров, заключил: — Тогда по местам. Через полчаса выступаем.

— Ну, как, поели? — спросил он, поворачиваясь к Задонову и улыбаясь краешком губ, обметанных светлой щетиной.

— Спасибо, Николай Анатольевич. Никогда ничего вкуснее не ел. Разве что лягушачьи лапки, — неожиданно признался Алексей Петрович, возвращая Матову нож.

— И что, приходилось есть?

— Приходилось. И даже без особого насилия над собой. Вот только убивать лягушек было поначалу не по себе. Но, как говорится, голод не тетка, привык и к этому. Человек ко всему привыкает, — философски заключил Алексей Петрович.

— Н-ну, не скажите, — не согласился Матов. — Есть вещи, к которым привыкнуть нельзя.

— Согласен с вами, но это частности.

— Возможно. Я вот никак не могу привыкнуть к тому, что приходится на своей земле таиться и нападать на врага как бы из-за угла. На своей-то земле… Кстати, каким оружием вы владеете?

— Винтовка, пулемет, пистолет — разбирать и собирать приходилось. Стрелять тоже. Правда, исключительно в тире.

— Видите ли, Алексей Петрович, нам придется прорываться сквозь немца, всякое может случиться: тыла у нас нет, так что вам лучше обзавестись оружием посолиднее. Немецкий «шмайсер» неплохая машина. Я распоряжусь, чтобы вам дали. Если не возражаете, пока будете членом нашего походного штаба. И ради бога без моего ведома далеко от штаба не отлучайтесь, — попросил Матов и тут же окликнул сидящего неподалеку на корточках красноармейца:

— Чертков!

— Я! — откликнулся красноармеец, вскочил и быстро подошел к Матову.

Это был молодой еще парень с широким улыбчивым лицом, светлыми лукавыми глазами и льняными волосами, выбивающимися из-под пилотки. Выпуклая грудь распирала его линялую гимнастерку, воротничок туго обтягивал прямую жилистую шею. На широкой груди его немецкий автомат казался игрушкой, да и все остальное тоже: немецкие гранаты, подсумок с запасными рожками, нож в деревянных ножнах, саперная лопатка. Даже обмотки не портили его крепкие, хотя и несколько кривоватые ноги. Он стоял перед майором Матовым и смотрел на него широко распахнутыми глазами, в которых видна была одна лишь готовность кинуться по любому слову командира хоть к черту на рога.

— Вот что, красноармеец Чертков. Назначаю вас быть при интенданте третьего ранга товарище Задонове. Товарищ Задонов — корреспондент газеты «Правда», писатель, человек не военный, но на войне очень нужный. Достаньте ему автомат, покажите, как им пользоваться, и будьте при нем, пока не выйдем к своим. Головой отвечаете.

— Да что вы, Николай Анатольевич! — запротестовал Алексей Петрович. — Нянька мне не нужна. Вы мне назначьте должность. Хоть рядовым. Я постараюсь…

— У вас, Алексей Петрович, уже есть должность. А за вашу жизнь я несу теперь полную ответственность не только перед начальством, но и перед историей. Что бы вы сказали, если бы, предположим, сюда попал Пушкин и я его назначил бы рядовым и послал в атаку? Думаю, что ничего хорошего обо мне не сказали бы. И я не хочу попасть в историю только потому, что не сберег писателя Задонова.

— Ну, сравнили тоже: Пушкин и Задонов. К тому же, как вы знаете, Пушкин в своем путешествии в Арзрум от опасностей не бегал. Лермонтов в атаку ходил. И Лев Толстой тоже. И многие другие… Впрочем, вам виднее, — сдался Алексей Петрович, польщенный и сравнением с Пушкиным, и тем отношением к нему, которое проявил Матов.

А он, между тем, представил Задонову Черткова:

— Рекомендую вам, Алексей Петрович, красноармейца Черткова как проверенного в бою инициативного и смелого бойца. Можете на него положиться буквально во всем.

— Спасибо, Николай Анатольевич. Постараюсь не слишком обременять его своей персоной. — И, протянув Черткову руку, улыбнулся доверчиво и обезоруживающе, как умел улыбаться лишь нравившимся ему женщинам: — Рад познакомиться, товарищ Чертков. Можете называть меня по имени-отчеству: мне так привычнее. А вас как зовут?

— Алексеем. Алексеем Ермолаевичем, — добавил Чертков, отвечая на ожидающий взгляд Задонова, и несмело пожал протянутую руку своей широкой, как лопата, ладонью, в которой утонула ладонь Задонова. Затем отступил на шаг и застыл в ожидании команды.

— Значит, тезки, — улыбнулся Алексей Петрович. — Тезкам, как известно, легче договориться.

И начальник штаба капитан Янский, и старший политрук Матвеичев, и этот молодой красноармеец, с удивлением воззрившийся на Задонова: видать, писателя видел впервые в жизни, — все они старались предупредить каждое его желание, и очень умиляли этим истомившегося в одиночном скитании Алексея Петровича, почувствовавшего себя здесь необыкновенно уютно и ко двору. Все лица, его окружающие, были родными до боли, и хотя мало кто обращал внимание на еще одного невесть откуда взявшегося интенданта, но и в этом равнодушии и ненавязчивости сквозила русская душа, готовая, вместе с тем, откликнуться на первый же зов другой такой же души, кинуться ради нее на пулемет или нож, не рассуждая и не задумываясь о последствиях. Как тот же Шебилов, отвлекший немцев на себя и тем спасший писателя Задонова.