Виктор Мануйлов - Жернова. 1918-1953. Вторжение

— Валери, — ответил Матов. И уточнил: — Обер-лейтенант Франц Антуан Валери. Да он, пожалуй, и не немец.

— Так есть, — закивал Валери. — Страсбург, Франсе.

— А откуда знаете русский?

— Жил мало-мало Сербия, там много русский эмигрант. Революсьён.

Алексей Петрович перешел на французский — и пленный оживился, залопотал, в глазах его появился проблеск надежды, которую он, видать, утратил после крепкого удара во время пленения. Задонов почти не перебивал его, время от времени сообщая Матову сведения, которые выкладывал обер-лейтенант Валери.

Из рассказа пленного выяснилось, что он, Валери, является офицером для поручений при штабе сорок шестого танкового корпуса, что его послали выяснить обстановку в полосе действий дивизии СС «Рейх», которая столкнулась с очень сильным сопротивлением русских и несет неоправданно большие потери. Но до дивизии он не добрался: на его машину напали русские и взяли его в плен. Он надеется, что русские офицеры знают правила отношений с военнопленными, принятые цивилизованными странами, и сохранят ему жизнь. А он взамен готов ответить на все вопросы русских офицеров за исключением тех вопросов, которые затрагивают его честь.

— Спросите у него, Алексей Петрович, почему он, француз, служит фашистам?

— О, я понимать! — опередил Задонова Валери. — Я не есть фашист. Фашист есть Италия, Муссолини. Я есть националь-социалист. Это совсем друге. Это немного Маркс, немного национальидеен великий Дойчланд. Многи француз, голланд, чех, словак, данмарк и другий народ имеют разделить этот великий идей. Дивизий СС «Рейх» есть многи национальменш… разны стран. Отдельны полк, батальон, рота. Есть русский идей коммунизм, есть германский идей — националь-социализм.

— Что вы знаете о планах командования относительно использования танковой группы генерала Гудериана на ближайшее время? — спросил Матов.

— Это не есть честь официра отвечать на такой вопрос, я просить не задавать такой вопрос. Я может сказать, что наши командо-ва-ние не ожидать такой сопротивлений со сторона русский армий. Мы имеем много убитый и раненый немецки зольдат. Мы имеем мало отдыхать, много воевать. Зольдатен уставать, техник уставать, многий проблем на танковый мотор, боеприпас, горючий, продовольствий…

— Наполеон тоже не ожидал, что потеряет в России свою армию. Кстати, как вам известно, тоже собранную со всей Европы и тоже небезыдейную.

— О, да! — согласился француз. И тут же возразил: — То есть далекий история.

— Мы вас расстреляем, — жестко произнес Матов.

— Я понимать, — потухшим голосом согласился Валери. Снова посмотрел на верхушки сосен, передернул плечами, точно от озноба, и вдруг заговорил торопливо, сбивчиво.

Из этих слов стало ясно, что танковые и механизированные дивизии Гудериана должны на какое-то время остановиться — дней на десять-пятнадцать, чтобы привести в порядок материальную часть, пополнить убыль в личном составе, закрепиться на занятых позициях и удерживать их до особого распоряжения. Он слышал, что танковую группу собираются повернуть на юго-запад. Пусть русские офицеры сами делают из этого выводы.

— Это совсем другое дело, — одобрил Матов пленного. — Если будете вести себя хорошо, оставим вас в живых и передадим нашему командованию. Но любое неосторожное движение с вашей стороны — и вас застрелят.

— О, я понимать! Война есть война.

— Вот и договорились, — кивнул Матов головой и велел отвести пленного, накормить и не спускать с него глаз.

— Что вы думаете об этом немецком французе, Алексей Петрович? — спросил Матов, передавая документы пленного своему адъютанту.

— Думаю, что воевать нам с немцами придется долго, — ответил Задонов. — Уж больно они настроены против нас, заряжены, так сказать, и чем лучше мы будем с ними драться, тем ожесточеннее будут с нами драться и они: как же так — великая идея, а мы против?

— Мда, все великие идеи… — начал Матов, но не закончил, то ли испугавшись чего, то ли еще не успев хорошенько подумать обо всех великих идеях сразу. — Как вам походная жизнь, Алексей Петрович? — переменил он тему, но видно было, что уже далек и от «великих идей», и от Задонова. — Не слишком ли быстро мы идем?

— Я думаю, что чем быстрее, тем лучше.

— Это верно, однако не все от нас с вами зависит, — произнес Матов, встал с пенька, одернул гимнастерку и пошел навстречу роте, во главе которой вышагивал высокий молодой командир.

— Вы с нами? — спросил из вежливости капитан Янский.

— Нет, я с комендантским взводом, — ответил Алексей Петрович, усаживаясь на освободившийся пенек. И полюбопытствовал: — Вы, что, действительно хотите оставить в живых этого француза?

— Действительно, — кивнул головой Янский и пояснил: — Он много знает и сказал нам далеко не все. — Затем козырнул и пошел куда-то в сторону, где, казалось, и нет никого, а лишь одни сосны да ели, да густые заросли можжевельника, но и там, если приглядеться, что-то двигалось, сдержанно гомонило, и там нужен был Янский с его картами, знанием обстановки и воли командования.

Зудели комары, мошка лезла в глаза, оводы, слепни слету кидались на пропахшую потом гимнастерку, но Алексей Петрович уже настолько привык ко всему этому, что лишь иногда лениво проводил ладонью по лицу или хлопал себя по тому месту, где особенно болезненно грыз его тело настырный кровосос. Дрема вновь властно обволакивала его тело, никли плечи, голова сама клонилась к коленям на сложенные руки.

— Поесть не хотите, товарищ майор? — сквозь полудрему послышался участливый голос Черткова.

Алексей Петрович открыл глаза и сразу же почувствовал, что голоден.

На ужин Чертков предложил свиную тушенку и галеты.

Задонов ел и не чувствовал насыщения. Спохватываясь, он начинал жевать медленно и медленно же таскать ножом розовато-белые куски из банки, но тут же забывался, глотал, почти не жуя, ронял на штаны, собирал щепотью и криво улыбался распухшими губами. Он все время подсознательно помнил и даже иногда видел как бы со стороны, как не спеша откусывает от душистой краюхи деревенского хлеба, жует и также не спеша подносит ко рту ложку с наваристыми щами из свежей капусты — и чем все это закончилось. И в этих условиях он может не успеть доесть тушенку с галетами, а есть на ходу… а вдруг немцы, и все куда-то побегут, а он непременно отстанет и опять останется один…

Когда на дне банки ничего не осталось и даже жидкость была выпита и почти вылизана, несмотря на зазубренные края, он судорожно вздохнул и с сожалением покрутил банку в руке, не зная, что с нею делать: старое правило, усвоенное им накрепко с самого детства, что в лесу нельзя после себя оставлять ничего, еще имело над ним силу, хотя этому правилу никто уже не следовал, и лес принимал в себя все, что человеку не было нужно: от сгоревшего танка и мертвых человеческих тел до россыпи патронных гильз и банок из-под консервов.