Андрей Караулов - Русский ад. Книга вторая

Американец Эрвин Писс и высокопоставленный английский чиновник Майкл Фуш, работавшие на Советы почти 20 лет, семья нелегалов в Монреале и, наконец, Эймс… — потери нашей разведки были невосполнимы.

Трудно сказать, когда американцы получили — по Эймсу — сигнал «раннего оповещения». Судя по всему — в 92-м. иногда КГБ делал настоящие чудеса: устраивал разведчикам побеги из тюрем. Кого-то из них ждали — у берегов — подводные лодки, но это не все было во времена Андропова.

Другое время. И другое отношение к разведчикам.

Вернувшись на Родину, Герой Советского Союза Владимир Горовой так и не смог вытащить из тюрьмы в Лос-Анджелесе своих агентов, братьев Уокеров, Джона и Артура, работавших на Советский Союз 17 лет.

Побег невозможен, но возможен обмен.

Джон Уокер не был «личным шифровальщиком» американских президентов, как писали о нем американские газеты, но благодаря Уокеру мы, Советский Союз, 17 лет (17), день в день, час в час знали о всех решениях Пентагона: запуск ракет, выход в океан подводных лодок, в том числе — и с ядерным оружием, ПВО, СОИ…

Когда братья Уокеры были арестованы (их «провалил» наш же «связник», сменивший на 14-м году Горового), «Нью-Йорк тайме» писала, что из-за Уокеров Америка проиграла Советам не только Ближний Восток (арабо-израильский конфликт 1968-го), нет: Америка полностью проиграла СССР холодную войну.

Какая, к черту, война, если мы, СССР, имея точнейшие данные о подлинных возможностях американского оборонного комплекса, уходили от них все дальше и дальше: Янгель заложил «Сатану», Расплетин — «С-300», чуть позже появится «Яре», лазерное оружие, потом — «Рубеж» Соломонова, «Баргузин»…

Даже Андропов не знал подлинных имен американских разведчиков и где они работают? Андропов дружил с Горовым, но о том, кто же — «источник», он спросит Горового только перед смертью, уже в больнице, врубив «на полный голос» и выгнав всех адъютантов и помощников в корридо…

А ведь была, была возможность произвести «размен»: Президент выслушал Горового и — ничего не сделал… [35]

Эймс и Хансен, еще один сотрудник ЦРУ, завербованный КГБ СССР, были доказательно разоблачены американцами, когда у них в руках оказались «вещдоки», выкраденные в спецхране внешней разведки, то есть — в Ясенево. В руки ЦРУ попала даже запись телефонного звонка Хансена в вашингтонскую резидентуру СВР с предложением о сотрудничестве.

В Москве все можно купить. Любые секреты. Даже судьбы людей, разведчиков.

Все продается, все!

Самое невероятное, разведка «закруглялась» на Президента, а Ельцин «терял» любую информацию — уже в коридоре, буквально на ходу. Колоссальные человеческие риски, огромный труд, важнейшие донесения, чудовищные затраты… и все это ради того, чтобы Ельцин забыл — обо всем — уже через минуту? [36]

Коржаков был согласен с Примаковым. Они решили, что в поездках Ельцина будет опекать Дмитрий Рюриков, помощник Президента — человек деликатный и проверенный.

Коржаков открыто (и громко) говорит о Наине Иосифовне, о знаменитых пирогах с курагой («Хоть бы кусочек предложила кому-нибудь из моих бойцов!»). — Ельцин давно хотел перевезти в Москву мать: Клавдия Васильевна тяжело расставалась с Екатеринбургом, с Уралом, но сына послушалась, переехала. Наина Иосифовна выделила свекрови «черную спальню» — комнатку без окна, без свежего воздуха, прежде там всегда отдыхал «прикрепленный» к их семье сотрудник службы безопасности Президента. Клавдия Васильевна не жаловалась на неудобства (а Ельцин даже не поинтересовался, где спит его мать), но невестка так кидалась на Клавдию Васильевну, так на нее кричала, что у старухи разрывалось сердце: в какой-то момент она просто замертво упала прямо в руки Наины Иосифовны.

Ельцин так ничего и не узнал: от Президента России ссоры в их семье скрывали. И правильно, не ровен час — могилок на Новодевичьем было бы уже две: Ельцин вряд ли простил бы свою супругу.

— Приказали вернуться, Борис Николаевич?

Ельцин видел, что вошел Лужков, и продолжал говорить по телефону:

— Значит, так-ак: сразу свяжитесь с ним!.. Сейчас же свяжитесь и на меня выходите звонком. Н-негодяй… передайте ему, шта-а… есть исще время сохранить лицо. Потом он будет… сохранять другие части тела…

Это я… предупреждал, — помедлил Ельцин. — Мы потом, конечно, все организуем, но пока не можем все организовать… — я понятно намекаю? Ка-роче, так: по Росселю я ставлю самую последнюю точку!

Ельцин отшвырнул от себя трубку, но она точно легла на рычаг.

— Просили вернуться? — повторил Лужков.

— Россель… Эдуард Эр-р-гартович! — Ельцин, тяжело выговаривал каждую букву. — Ма-лочка парного захотел! Выступил сегодня по радио. Уралу, говорит, надо стать Уральской Республикой. И срочно ввести собственную валюту — уральский франк. Привязать этот франк к юаню!

Лужков так и стоял — в дверях.

— Да он… что?..

— А он то самое… — Ельцин покрутил пальцем у виска. — Он думает, я уже не управляю! Шта-а… Рос-ссией управляют губернаторы!.. У кого рупь, у кого юань…

Подыгрывая Президенту лужков развел руками:

— Борис Николаевич, ситуация… совершенно ненормальная…

— А вы сядьте, шта-а вы… в дверях?

— Ну и новость…

Ельцин был в гневе.

— Он думает, я стерплю: Прозеваю его выходку? Может, я для Росселя уже умер? А?!

Лужков понял: Ельцин уже выпил.

В кабинете царило какое-то тягостное уныние: так всегда бывает перед неприятным разговором.

— Он, короче, шта-а… себе позволяет?! Его куда несет? И еще Урал за собой тас-щит! Если я его мамашу… эту немку… лично помню, я ему — шта-а?.. за ее борщ уже и этот фунт прощу? Хорошо хоть не марка! Россель запомнит у меня этот день… как Ленин каторгу!

Лужков удивился:

— Он же вроде бы… детдомовский…

— Я про маму не ошибаюсь, Юр-рий Михайлович! — рявкнул Ельцин. — Я ва-аще про Урал знаю все!..

— А Минтимер… — Лужкову хотелось перевести тему разговора, — среагировал на Росселя, Борис Николаевич?..

— А это счас… выясним, — и Ельцин нажал кнопку приемной, повернув к себе микрофон:

— Найдите… Шаймиева… Минтимера Шариповича. Татария.

— Шаймиев — капитальный человек, Борис Николаевич.

— Туркменбаши! — махнул рукой Ельцин. — И Россель — туда же! Все в России туркменбаши, понимашь…

Часы на Спасской башне пробили два часа дня. «Интересно, — подумал Лужков, — он пообедал или… просто по-русски, под рукав?..»

Лужков чувствовал: Ельцину не хотелось начинать тот разговор, ради которого он приказал ему вернуться. И заползала, заползала уже лукавая мысль, что Ельцин так устал (и сегодня устал, и вообще устал), что сейчас он — уже никакой, навсегда никакой, из него воздух вышел, слишком тяжелой оказалась Россия, слишком тяжелой…