Андрей Караулов - Русский ад. Книга первая

Он здорово все-таки набрался. Дня на два вперед!

Больше всего Акопу не понравилась откровенность Руцкого.

«С чего вдруг… такая любовь?.. — гадал он. — Белкин дал гарантии? Предлагают трубу. Просят не забыть. Хорошо? А что ж здесь непонятного, если только курица от себя гребет, все другие — по-другому, а мне, между прочим, назначено встать…»

Руцкой вернулся в комнату, где его уже ждал майор Тараненко. Начальник охраны доложил, что разговор с Юзбашевым полностью записан и кассета — уже в сейфе.

Наталья Дмитриевна села за руль.

— Только не быстро, — попросил Александр Исаевич. — Когда быстро, впечатления разлетаются. Мы не по надобности едем, зачем нам быстро…

Александр Исаевич всегда волновался, если скорость автомобиля была больше сорока километров в час.

Его враг, главный идеолог Советского Союза Михаил Андреевич Суслов передвигался только со скоростью тридцать километров в час. Даже если спешил. Суслову на «ЗИЛ» поставили (спецзаказ!) двигатель, как от «Запорожца», ибо зиловский мотор не мог выдавать тридцать километров в час, это для «ЗИЛа» слишком мало…

«Береженого бог бережет», — напоминал товарищ Суслов.

Всем!

Двое русских не любили быстрой езды: выдающийся писатель и выдающийся коммунист. Два врага, схлестнувшихся — насмерть — сразу после «Ивана Денисовича»… Солженицыну повезло. Суслов, «жердь с головою робота», как он назвал его однажды (Берия, например, сравнивал Суслова с солитером), читал «Ивана Денисовича» по приказу Хрущева, а Хрущев («понурая свинка глубоко корень роет…») ненавидел Сталина — за расстрелянного сына и вечный страх перед ним.

Сталин вернул крепостное право. В Советском Союзе все были крепостные: Каганович (его брат был доведен до самоубийства), Калинин и Молотов, чьи жены — сидели (Молотов развелся с Жемчужиной за день до ее ареста.

Правда, в лагерь Полина Семеновна, слава богу, не попала, жила «на выселках», в казахстанской степи; одна, с котом, взятым из дома, из Москвы. Молотов примчался за ней через день после похорон Сталина, увез ее, полуголодную, в Москву. Так до конца жизни Полина Семеновна его и не простила; жили они сначала в Кремле, потом в Ильинском, друг без друга не могли, но оставались в разводе — довеку.)

Узнать бы — а как? От разных людей Александр Исаевич слышал, что жена Молотова всю жизнь любила Сталина. Жила с Молотовым, любила Сталина и от Молотова это не скрывала…

В банде ЧК-ГБ все были хороши. Система! Товарищи из Политбюро, наркомы — будущие мертвецы, просто чиновники с удовольствием (каждый — в свой срок) давали подписку о сотрудничестве с органами. Подписать почти всю страну на тайное сотрудничество… — это же какая сила, да?

Иными словами, кроме «вождя всех времен и народов», у них — у всех! — был еще один начальник: руководитель тайной коммунистической полиции. Так у кого же больше власти над страной — у партии или у «органов». Словом, Хрущев… «все же он из мужичества пришел…» Хрущев, потрясенный до слез «Иваном Денисовичем», там, у моря, на госдаче в Пицунде вряд ли плакал, читая Солженицына, по невинным жертвам «культа личности». Здесь другое: на пьянках в Кремле Сталин заставлял Хрущева отплясывать гопака, со стриптизом, в одних трусиках.

Такое не забывается, это всегда по-свежу…

«Иван Денисович» опубликован. Первое время Суслов молчал. Он редко принимал самостоятельные решения. Но, зная о позиции Брежнева, Подгорного, о ярости КГБ, прежде всего — Семичастного, он, Суслов, сделал все, чтобы Солженицын не получил Ленинскую премию.

Да, да, Лакшин: Александр Исаевич ждал, очень хотел эту премию. (А Лакшин, раньше всех вступивший в партию, не хотел?) Ответ Лакшина на «Теленка» Александр Исаевич, Наташа, весь их круг читали очень внимательно, с карандашом в руках. Многое покоробило. Особенно намеки, что Солженицын ведет себя как проститутка с клиентами.

Да, была бы у Александра Исаевича эта «медалька», жить в Рязани (а предлагали и в Москву) стало бы не так жутковато. Серьезная подпорка; рьяность его обличителей сразу бы пошла на убыль, да и деньги неплохие… ведь как говорил Ростропович? Если вокруг коммунисты, прежде всего коммунисты («Настоящий коммунист есть прежде всего настоящий чекист», Ф. Э. Дзержинский), значит, что?., мы рождены, чтоб сказку сделать быдлу!

Да, да, Лакшин… да: Александр Исаевич думал «врасти в советскую литературу»… — а куда еще врастать-то? Да, он шел на компромиссы, естественно (с волками жить — по — волчьи выть), встречался с секретарем ЦК Демичевым… а кое-что было и покрупнее, чем встреча с Демичевым.

Ради того, чтобы в СССР был издан «Архипелаг», он, Солженицын, был готов к «сверхчеловеческому решению»: «пожертвовать своими детьми»…

Всеми сразу.

Не собой, надо еще много что сделать, успеть, нет — своими мальчиками… — если по-другому — никак, если это — цена, значит, будет и такая цена [12].

Тексты Солженицына — взгляд на жизнь против часовой стрелки. И — гениальный Ростропович, друг Слава, «гуляка праздный», всегда умевший (как никто другой) по-настоящему работать и по-настоящему отдыхать: «Саня, ты что? Среди уродов существуем, мы рождены, чтоб сказку сделать быдлу!»

В переводе на русский язык — вчистую, на полную катушку, объегорить «суку советскую власть»!

Она сильна, эта власть. Но она не так умна, как кажется!

Демьян Бедный (Сталин ставил его в один ряд с Горьким и Алексеем Толстым) писал черт знает что:

Графоман, еще и подлый, а Сталин в восторге. Наградил Демьяна орденом Ленина: «Наши речи против Троцкого прочитает меньшее количество людей, чем эти стихи!»

Не дурак, а?

Вот интересно: Берия (по сути, по фактическому положению дел — преемник Сталина) никогда не отличался скромностью, да и осторожностью; Сталин был очень осторожен, всегда и во всем, Берия — никогда.

Даже в 30-е, в перестройку, Берия не жил так скромно, как жил их учитель, и в своих привычках напоминал Геринга: вольно-веселая праздничная атмосфера — еда, питье, буйный разврат. И — пляшущая на этом празднике жизни смерть.

С годами Берия уже полностью распоясался, особенно в 52-м, когда Сталин стал совсем немощен. Путал день и ночь, никому не доверял, посылал экономку за лекарствами в городские аптеки, боялся яда.

И почти не покидал Ближнюю дачу.