Андрей Караулов - Русский ад. Книга первая

Типично демократическая схема, — Боднарук остановился, чтобы понять, следит ли Алешка за ходом его рассуждений. — Мало кто понимает, Алексей Андреевич, что происходит сейчас в Российской Федерации. Болтуны так уболтали народ, что народ с удовольствием отдал им власть над собой. Рейтинг Гайдара зашкаливает. Сначала демократы — все эти Кохи, Мостовые, Бойко, Лопухины, но они быстро разбегутся: либо по заграницам, либо по коммерческим структурам, связанным с заграницей. Потом к власти придет новый Андропов, искренне питающий, впрочем, слабость к успешным людям, ибо успешные люди умеют жить. Кстати, Ельцин, начинавший, как известно, с критики спецслужб, только на них, в итоге, и будет опираться, вот увидите! — Так что, дорогой, понятия не имею, кто и в каком качестве вас в Кремле употребит, но думаю, у вас будет веселое будущее. У использованного презерватива, Алексей Андреевич, всегда веселое будущее…

Алешка хмыкнул.

— А больно не будет? — поинтересовался он.

— Будет. Обязательно будет, — заверил Боднарук. — Вы такой боевой, Алексей Андреевич, в вас столько энергии… я бы к Кремлю вас близко не подпускал. Если боевого петуха все время держать на балконе, что петух сделает? Правильно, Алексей Андреевич: он обгадит весь балкон.

— Да уж… — машинально согласился Алешка. — А вы петух.

— Я?!

— Боевой.

Алешка плохо спал сегодня, но быстро, с каждой секундой, приходил в себя.

— Кремль, Алексей Андреевич, это камера пыток, — продолжил Боднарук, — только в коврах, давно не чищенных, и в хрустале. Там, в Кремле, есть разные башни. Штук восемь, по-моему. Есть Спасская башня. Для парадов. Для картинки. Есть Пыточная. Это для своих. В Пыточную, говорят, Коржаков экскурсии водит. Чтобы головы продуть. А там так душно, Алексей Александрович… кирпич, говорят, плачет.

— Андреич я… — хмуро поправил Алешка.

— Не имеет значения, — махнул рукой Боднарук. — Если решитесь, — не порывайте связи с газетой. Пресс-служба Президента — контора серьезная, если будет возможность делиться информацией, мы первые: гонораром не обидим.

Алешка встал:

— Правду сказать, Николай Давыдович? О пресс-службе Президента я узнал… от вас. Клянусь!

Боднарук ухмыльнулся:

— Но вы же брали интервью у Бурбулиса! А Бурбулис, дорогой, все решает с первого взгляда. Человек как пик демократии. Опереточный герой. В оперетте, Алексей Андреевич, все решается с первого взгляда.

— Что «все»?!

— Все. И за всех.

Алешка опешил:

— Я откажусь.

— Не откажетесь! От такой работы, дорогой, умные люди не отказываются. Тем более у вас нет квартиры в Москве. А теперь будет. Вот увидите!

Алешка похолодел:

— Так что, меня… выгнали?

— Не выгнали, Алексей Андреевич, а передали в хорошие, надежные руки, в соответствии с пожеланием руководства России.

— Могу идти, Николай Давыдович?

— Можете. Вы теперь все можете, дорогой…

В коридоре, даже у окна, где вечно валяются окурки, никого не было.

«Выгнали! — Алешка плюхнулся в кресло. — Пинком под зад, с переводом в Кремль…»

Он знал, что идти к Голембиовскому бессмысленно. Боднарук был идеальным заместителем главного: он действительно замещал Голембиовского, если сам Игорь Несторович не хотел мараться или тратить время на неприятные беседы.

«Все равно пойду! — Алешка упрямо мотнул головой. — Хуже не будет! По завещанию в случае моей смерти вы получите удовольствие!»

Он быстро спустился к себе в кабинет. Какое счастье, господи! Дверь закрыта, никого нет…

«Во-первых, звоню Бурбулису. Прямо сейчас. Меня без меня женили — пойди пойми человеческую жизнь. Или это закон: заметив, что невеста беременна, в загсе спрашивают согласие только у жениха? Я что, писал заявление на перевод? Пусть Голембиовский объяснит! Удовлетворит меня… отказом…»

Голембиовский когда-то рассказывал Алешке, что в Малом театре был такой директор — Солодовников. Его только-только назначили, а актеры уже ринулись к нему косяком! Кто звание просил, кто квартиру, кто зарплату… Аудиенция продолжалась одну-две минуты, люди выходили из кабинета совершенно счастливые:

— Разрешил?!

— Не-а, отказал. Но как!

«Я удовлетворил его отказом», — часто повторял Солодовников…

Заорал телефон. Почему в редакциях телефоны не звонят, а именно орут?

Алешка протянул руку, но трубку не снял. — Нет-нет, не до звонков, сейчас надо сосредоточиться, все обдумать…

А телефон орал как резаный, — так, будто и в самом деле хотел сказать что-то очень важное.

— Алло! — крикнул Алешка.

— Господин Арзамасцев? Отлич-нень-ко!! Здравствуйте нам! Очень рад слышать! Это Недошивин, помощник Геннадия Эдуардовича… Помните меня? Радостная весть: Геннадий Эдуардович ждет вас в час дня завтра…

«Да что происходит, черт возьми?!»

— Спасибо, — пробормотал Алешка. — Пропуск закатите, а то ведь не дойду…

Ну что вы, что вы, Алексей Андреевич! Пропуск будет у меня в руках, а я встречу вас прямо на КПП, у Спасской башни…

Этот день — 22 сентября 1991-го — Геннадий Эдуардович запомнил на всю свою жизнь, как и Ельцин.

Вот когда началось главное движение: 22 сентября 1991-го, год назад.

…Дорога в Архангельское, на дачу, была не самой приятной: Тушино, промышленный район, жуткие окраины Москвы. Бурбулис очень устал и хотел спать. «Идите домой… — бросил ему Ельцин. — Идите домой…» Бурбулис настолько хорошо изучил Ельцина, что кожей, вот просто кожей чувствовал, когда Борис Николаевич им недоволен. Все инстинкты у Бурбулиса были натренированные, как у насекомого. Но все-таки Геннадий Эдуардович был романтиком; он искренне верил в новую Россию, он любил Ельцина больше, чем своего отца. Ельцин олицетворял в его глазах надежду России, ее будущее счастье — уже на века.

Россия всегда жила плохо. Хватит жить плохо! Да здравствует счастье! Да скроются коммунисты и их социализм! Ради этого счастья Бурбулис был готов на все.

Абсолютно на все.

Впереди неслась милицейская «канарейка». От мигалки, лихорадочно разбрасывающей красно-синие искры, можно было бы сойти с ума, но Бурбулису такая езда нравилась! В эти минуты он чувствовал себя героем западного фильма. Еще в школе, в старших классах, он мечтал, что его любимая девушка будет пианисткой. Когда мечта сбывается, у романтиков появляются новые мечты! На самом деле, конечно, Бурбулис был достаточно тонким человеком, чтобы догадаться: его паучьи манеры, его вечная задумчивость и нудные медленные фразы, которые выползали из него, как фарш из мясорубки, раздражают (если не бесят) всех, кто находится рядом с ним… Но что он мог сделать? Учиться говорить по-русски? Поздно! Его язык — это язык диалектического материализма (кто бы знал, конечно, что это такое?). — Да, собственное отрицательное обаяние, собственные комплексы до такой степени тяготили Бурбулиса, что он отстроил — внутри себя — строжайшую внутреннюю цензуру. Он так красиво, так образно видел (в мечтах) новую Россию, что ради этой России Бурбулис и в самом деле был готов перегрызть любую коммунистическую глотку.