Андрей Караулов - Русский ад. Книга первая

Егорка решил серьезно посоветоваться с Олешей и пригласил заодно Бориса Борисыча — самого умного в Ачинске мужика. Беседовать в квартире на такие темы небезопасно, Егорка боялся прослушки (есть такие устройства, их по телевизору показывали). А убийство Горбачева — дело тонкое, без пол-литры не разберешься, как говорится!

Только и пить надо с умом: если в «Огнях Сибири» — никаких денег не хватит. Поэтому Егорка выбрал фабрику-кухню (при комбинате), хотя на фабрике-кухне он обычно не пил, брезговал, контингент здесь плохой, дворовый — разнорабочие и заезжие.

Съездюки, как говорили в Ачинске.

Но горячее на фабрике-кухне давали аж до девяти вечера. Куры, правда, исчезали к семи, но оставались — всегда! — картошка и тушеная капуста.

Водку люди приносили с собой. Когда не хватало, тетя Нина, хозяйка, давала в долг, по-божески — только с учетом ежедневной инфляции.

Перед тем как подойти к фабрике-кухне, Егорка долго кружил по улицам.

Боялся «хвоста».

— На отелю тебе скинемси, — заверил его Борис Борисыч. — Москва деньгу любит, так шо скинемси, не сумлевайся. С условием: сначала мне Горбачев должон мое отдать. Деньгу мою. Понял? А потом делай с ним, шохошь!

— Так у него, поди, при себе-то не бу — засомневался Олеша.

— Бу, не бу — че за чмор?.. — насторожился Борис Борисыч. — Слышь, Алексей? — Борис Борисыч искал у Олеши поддержку. — Он его стукнет, а с кого я долг верну? Горбатый, ешкин кот, знашь, скока мне должен?

— Скоко? — заинтересовался Егорка.

— До хрена, во скоко!

Первый стакан всегда проходил с эффектом, радостно. Чтобы в горле не было пожара, нужно сразу принять второй. Тогда пожар пойдет уже по всему телу, а это — красота!

Водка хороша только первые десять минут. Но какие это минуты!

Степка, соседский мальчик, в соседней с Егоркой избе живет, нюхает клей. И ходит потом как пьяный. Егорка заинтересовался, попробовал, но нюхать клей — это ведь как мочой умываться, чушь какая-то, нет в России обычая щи дегтем белить, на то положена сметана!..

Борис Борисыч резко нагнулся к Егорке:

— Горбатый, сука, должен мне… 36 ведер. Ты п-понял м-меня?

— Чего? — вздрогнул Егорка. — А?

— 36! Я нормально считаю, — обиделся Борис Борисыч. — По двадцать пять, не какие-нибудь там… ты-ры-пыры…

Он медленно, степенно допил стакан до дна.

— А в ведрах шо ж? — не понял Олеша.

Он тут же пьянел и получить настоящий кайф не мог — быстро отключался.

— Э-а! — Борис Борисыч попытался встать, но встать у него не получилось. — Я как считаю?! Я честно считаю!

М-мне чужого… н-не… не в-возьму!

Борис Борисыч сунул руку за ватник и вытащил листочек школьной тетрадки.

— У меня все по справедливости. Глянь!

Руки его затряслись, в глазах стало еще больше обиды!

— При Леониде Ильиче… — напомнил Борис Борисыч, — я на зарплату покупал 57 водок. Помнишь, Егорий, «Русская» была? С красной по белому на этикетке? Знача, смотри: должность мне не прибавили и денег — тоже. Работа — не гондон, с оргазму не порвется, я ж каж-жный день честно пыхчу на работе. А па-а-чему, бл, с получки я ноне взять могу токмо 14 бутылев? Во шо этот вертибутылкин сделал! 57 м… м-минус 14… — Борис Борисыч задрожал, — чистый убыток 40 бутылев с гаком!..

Н-ну не зараза, а? Сам застрелю! — заревел он. — 40 с гаком! Каждый месяц! Это ж диверсия! Он же… он заклятый враг народа, потому как с-считаем: Горбатый в марте возник, 85-й, я проверял. Нн-ноне шо? март 92-го. Знача, кажный год… недостача у меня 517… пузырев. А? А шо, з-з-заслужил-л, — взвизгнул Борис Борисыч. — «Б-ывают в жизни шутки», сказал петух, слезая с утки! Во как над русским народом сча измываются…

Он задыхался от злобы.

Тарелка с картошкой и котлетами, взятыми на закуску, стояла не тронутой.

Егорка молчал, а Олеша, кажется, засыпал.

— Скока он при власти был?.. — кричал Борис Борисыч. — Шесть лет!.. Выходит, 36 ведер по 25 литров в кажном… — море, море ушло… — это не п-преступление?! Скажи, Олеша! Преступление?

Олеша, силившийся что-то понять, вдруг вскинулся, откинул стул и пошел куда-то (неизвестно куда), задевая столики.

Налей… — тихо попросил Борис Борисыч.

Вокруг гудела, лениво переругивалась столовая, пьяные слова и словечки повисали в воздухе, цепляясь за клубы табачного дыма, — трезвых здесь уже не было.

— Налей! — повторил Борис Борисыч. — Горит же все… На халяву — и уксус сладкий!

Егорка налил стакан, пододвинул его к Борис Борисычу, но сам пить не стал.

— Зачем вехотка эта, Горбачев, нас так… — а, Борисыч? Да и Ельцин! В гриву ведь идут. Дружка за дружкой!..

— Жизни нашей не знают. Потому и отымают главное.

Он поднял стакан и тут же, не раздумывая, закинул водку себе в рот. Не пролилось ни капли. А еще говорят, русские не умеют пить!

Егорка о чем-то думал, но сам не понимал, о чем.

— Горбачев-то… прячется поди, — изрыгнул из себя Борис Борисыч.

Разговор не получался.

— В-выпьем? — Егорка уставился на Борис Борисыча.

Он не ответил, не смог.

— Я выпью… — уверенно сказал Егорка.

— А я женщину жду.

— Эт-то придет-то кто?.. — не понял Егорка.

— Ж-женщина, — всхлипнул Борис Борисыч.

— Кто?

— С косой… — И Борис Борисыч уронил голову на руки.

Все-таки существует в водке огромный недостаток: от вина люди пьянеют медленно и красиво, а вот водка, сволочь, подрубает человека под дых.

Когда он придет, этот удар, — большой вопрос. Глаза Борис Борисыча опять налились кровью, теперь уже от обиды: русский человек не любит, когда его считают дураком.

Егорка взял котлеты с пюре. Картошку съел, к котлетам даже не притронулся: они были синего цвета.

— Прячется, конечно… С-сука потому что.

— Ты, Егорий… м-ме-ня… да?.. — вдруг крикнул Борис Борисыч.

— Уважаю, — согласился Егорка.

— Тогда брось это дело, понял? Кто нас за… зас-щитит? Никто. Совсем никто.

— Па-чему?

— Человека нет… — Борис Борисыч хотел уронить голову на стол, но пока держался.

— А кто ж нужон? — удивился Егорка.

— Сталин. Такой, как он… п-пон-нял? Он забижал, потому что грузин. Но забижал-то тех, кто к нему близко подполз, а таки, как мы, жили ж как люди! А сча мы — не люди… Кончились люди. В Рас-сии люди кончаются… Говно мы все! Выиграт в Роси-рос-сии… — Борис Борисыч старательно выговаривал каждое слово, — выиграт в Россы-и тока тот, кто сразу со-бразит, что Россия… это шабашка, потому что жопа мы, любая блудяга к нам с лихом заскочит, бутыль выставит и тут же заколотит, сука, на наших гробах…

А потом — фить! Нету шнырей! Отвалили. Куда? Да х… его знает куда! А сами мы… ничего уж не могем… не страна мы, шабашка…

Нет, не справился Борис Борисыч с головой, и она аккуратно расположилась на столе.

— Они б-боятся нас… — промычал он. — А нас б-болыше нет!