Андрей Караулов - Русский ад. Книга первая

Ирина Ивановна занималась своими делами и мужа не слушала.

— Ах, да, — у моих зрителей отняли деньги! — Борис Александрович увлекся и говорил как бы сам с собой. — Ирочка, у них сейчас денег нет даже на наши копеечные билеты. Так вот: те, кто отнял у моих зрителей деньги… они, эти господа, ни за что не пойдут в наш подвал на «Соколе», потому что им, извините, некогда. У них деньги делают деньги, и их жизнь закручена сейчас, как в американском кино! А те, кто не может жить без моего подвала, те нынче ужасно бедны. Значит, я соберу Камерный театр и скажу актерам: кто из вас, молодых людей, готов поверить, что вы скоты? Не согласны? Спасибо. Я всегда знал, что мои ученики не примут такой взгляд на свой народ! Поэтому я сделаю сейчас то, на что прежде не решался. После гастролей в Японии мы на пять лет подписываем контракт с европейскими и китайскими продюсерами. То есть мы — весь театр — не возвращаемся в Москву! До тех пор, пока Россия не поймет наконец, что если ей, России, предлагают такой вот, извините, капитализм, что если вместо собственных магазинов, вместо докторской колбасы или бабаевских конфет мы получили «сникерсы» и мини-супермаркеты, то это все делается не для того, чтобы Россия стала еще богаче, а только для того, чтобы в один прекрасный день все эти «подарки» разом отнять, объявить в России кризис и призвать удалых молодцов с Запада: придите и владейте нами!

— Боря…

— …так уже было однажды в русской истории…

— Боря!

— А?

— Ты не знаешь, куда я положила талончик к зубному?

— Не видел. Я ж слепой.

— Ты? Ты самый зрячий в Москве!

— Нельзя освободить народ, Ирочка, приведя сюда новых завоевателей! Даже если они действительно реформаторы. И иностранцы, кстати, дураки: тянут к России руки, не понимают, что очень скоро… они будут уносить отсюда ноги…

— Ты думаешь? — Ирина Ивановна по-прежнему искала талончик к врачу.

— Конечно! Есть три вида безделья, Ирочка: ничего не делать, делать плохо и делать не то, что надо. Нам бы понять, как мы умудрились вырастить столько молодых негодяев?

Ирина Ивановна лукаво смотрела на мужа:

— Немцы, Боренька, заставят тебя ставить «Так поступают все женщины». Гендель им надоел.

— Ая, Ирочка, приведу слова Бетховена: это порнография! Неужели в Европе Бетховен не авторитет?

— Порнографию можно выгодно продать! — засмеялась Ирина Ивановна. — Кашу ешь! Общественный ремонт здоровья никому не нужен. Ругательства и мат ходят нынче по кругу — как медные деньги. Ты можешь представить себе Россию без мата? — Да, Боренька, это уже навсегда. Наташа Ростова не выживет в средней московской школе. Потеряно. Сначала, Боренька, молодежь хотела сексуальную революцию, теперь молодежи нужна эстрада, пережившая сексуальную революцию!

Борис Александрович молчал. Он вдруг ушел в себя и сосредоточенно пил чай.

— Да-а… — наконец сказал он, поправляя очки, которые все время падали на нос. — Пошло все, что пошло… Для немцев «Так поступают все женщины», как для наших… нынешних… реклама презервативов.

— Приехали! — всплеснула руками Ирина Ивановна. — Нет, вы посмотрите на него! А презервативы чем тебе не угодили?!

— Объясни, — Борис Александрович опять закинул очки на нос, — почему реклама в России стала национальным бедствием?! Лезет отовсюду. Как Чернобыль. Когда столько рекламы кругом, можно запомнить, что эта реклама предлагает?

— Просто они не хотят, Боренька, рекламщики, чтобы ты заболел дурной болезнью!

— Неправда! Вранье это! В Москве всегда были эпидемии — я же не заражался! — Борис Александрович резко отодвинул чай. — Тот, кто читает Пушкина, никогда не пойдет к проституткам и не заболеет плохой болезнью! Пушкина… Пушкина надо рекламировать!

— Какой ты смешной, — улыбалась Ирина Ивановна. — А то Пушкин не ходил к проституткам!

— Не ходил! — Борис Александрович грозно встал над столом. — Не ходил, понятно?

— Откуда ты знаешь?!

— Знаю! Я читал «Евгения Онегина». Он же влюблен в Татьяну! А когда Наталья Николаевна, если верить книжке Коли Петракова, отдалась в доме Полетики императору, Пушкин спровоцировал дуэль, чтобы умереть, — ясно?!

— Да ты и мне в любви никогда не объяснялся, господи! — примиряюще улыбнулась Ирина Ивановна. — Гордый… очень.

Борис Александрович медленно поднял лицо:

— Разумеется. А как иначе? Объяснился — все тут же пропало! Тайна ушла. Любовь без тайны — это не любовь!

Ленский поет: «Я люблю вас, я люблю вас, Ольга…»

Врет. Это Ленскому кажется, что он любит. Поэт! Им всегда много что кажется! Сидят они, извольте видеть, под кустом, Ленский гладит Ольге ручку и страсть свою заливчато объясняет!

Любовь — это как северное сияние, Ирочка! Можно объяснить северное сияние?!

Ирина Ивановна тепло смотрела на мужа.

— «Простите, вы любили когда-нибудь?» — Я тут намедни смотрел телевизор. — «Да-а, я любила, конечно, — дама… в летах эффектно поправляет волосы. — Я страстно любила молодого человека, он очень мило за мной ухаживал…»

Смешно, ты знаешь: ребята на Тверском подлавливают старушек — и сразу им микрофон: «Вы любили когда-нибудь?..»

А старушка одна, — Борис Александрович перешел на шепот, — вдруг вздрогнула. Она на лавочке сидела, а к ней, извольте видеть, с микрофоном: «Вы любили когда-нибудь?» К ней пришли за ее тайной! А она тайну… — шептал Борис Александрович, — не отдаст. Никому и никогда. Тем более — телевидению! Потому что она действительно любила!.. Девяносто девять процентов людей, живущих на земле, Ирочка, понятия не имеют, что такое любовь! «Ты меня любишь? — Люблю. — Пойдем в душ? — Пойдем. — Сначала я? — Ну, иди…»

Какая гадость, все эти сериалы о любви! Да то ли еще будет… — он вздрогнул и вдруг замолчал.

— Значит, в Европу поедем? — поспешила спросить Ирина Ивановна. — На пять лет?

Она очень любила Париж.

— Да. Этой стране я, Ирочка, уже не нужен. Но такая страна и мне не нужна.

— Время, время меняется… — начала было Ирина Ивановна, но Борис Александрович сразу ее перебил:

— Время? Нет! Россия всегда жила плохо. А это, Ирочка, пошлость, только всего лишь пошлость!..

процитировал он великие строки…

Народный артист Советского Союза, лауреат шести Сталинских премий, профессор Борис Александрович Покровский ждал в гости Евгения Евгеньевича Нестеренко: возникла фантазия заново поставить в Большом театре «Хованщину» Мусоргского. Без купюр, со сценой «пришлых людей», у Мусоргского нет ничего случайного! Без «пришлых людей» Россия в «Хованщине» — это не вся Россия, вырезать такие сцены грех, просто грех, чистое рукосуйство, модное нынче…