Андрей Караулов - Русский ад. Книга первая

Утром Баку — весь Баку, нужно знать этот город! — примется горячо обсуждать, как так случилось, что Махир, брат замминистра полиции… «откинул в реанимацию» прокурора страны!..

До президентского аппарата — минута езды.

На соседних крышах Алиева ждали снайперы: Гидждыло Мамедов и Гетваран Амджихов.

Когда Гейдар Алиевич выйдет из «мерседеса», Амджихов кинет ему под ноги несколько гранат, а Мамедов откроет огонь из новенького «калаша» израильского производства.

Махир Джавадов прекрасно знал своих мальчиков: справятся!

Рядом с отцом, слева, дремал Ильхам. Он плохо понимал, почему его отец, мастер власти, опытнейший политик, именно так — мастер власти, человек, которого невозможно переиграть, стремглав несется сейчас туда, где опаснее всего, что за воля к гибели… такая? Но Алиев молчал, и Ильхам тоже молчал; если решение принято (Президент свои решения не меняет), что остается? Только вздремнуть…

Через минуту кортеж Алиева будет во внутреннем дворике дворца.

Через минуту Гейдара Алиевича должны убить.

«Главное качество мужчины — власть над собой…»

Баку спал, дождь не давал людям проснуться… Алиеву вдруг показалось, что город, его любимый Баку, где он знал каждую улицу, каждый перекресток… — ему показалось, что этот город его сейчас предал.

Если здесь, в районе, кого-то обижали, мало кто обращался в милицию: обычно люди шли к Акопу Юзбашеву.

Акоп был справедлив; он одинаково ненавидел и милиционеров, и бандитов: сродные профессии! За годы подполья Акоп почти десять лет гениально прятал от ОБХСС и местного КГБ свои цеха, разбросанные по Пушкинскому району. Они, милиция и КГБ, знали, что именно Акоп наводнил Московскую, Ярославскую и Тверскую области плащами «болонья» собственного производства (они были не хуже итальянских), — так вот, за годы подполья у Акопа самозародился некий «кодекс чести», который он тут же распространил на весь Пушкинский район.

Советский Союз предоставил Акопу выбор: либо Акоп будет жить так, как все граждане страны, получая за свой труд 100–150 рублей (потом, с годами, может быть, 180–200 целковых), либо он будет работать на себя, не на страну, только на себя, но в подполье.

Призрак тюрьмы постоянно маячил перед ним.

У Акопа были золотые руки, с ранних лет он приучил себя к работе: чинил в мастерской старые, вдребезги разбитые автомобили. Не мог, не мог понять Акоп, почему в СССР все, и рабочие люди, как он, и лодыри, равно стоят перед друг другом?

Если в государстве, решил Акоп, нет справедливости, значит, у него, бакинца Акопа Юзбашева, внука знаменитого Гайка Теймуразова, одного из бывших владельцев каспийской нефти, будут — в этой же стране! — своя собственная экономика и своя собственная справедливость.

Все свое. И деньги, и законы. Если другой страны у него нет, значит, начинать надо с себя, со своей улицы. Здесь, в подмосковном Пушкине, Акоп Юзбашев решил заменить собой государство. Построить свою собственную страну, пусть крошечную, но справедливую, ибо если правды нигде нет, она по крайней мере должна быть там, где живут его дети.

У Акопу были не только цеха и заводики: Акоп имел реальную власть.

Все знали, все: когда в воскресенье, средь бела дня, трое бандитов («казанские», как выяснилось) в кровь избили — на центральной улице — полковника из Звездного городка, его жену и дочь, именно Акоп поднял свою «бригаду», разыскал «казанских» и «отгулял» их стальными прутьями.

Через день улица (вся улица) привела в дом к Акопу девочку тринадцати лет.

Здоровенный мужичина, шофер автобуса, изнасиловал ее прямо в салоне, на конечной остановке.

В эту ночь Акоп не спал. Странное свойство многих советских людей: боление за всех.

К утру негодяя разыскали. Пьяный валялся у какой-то женщины в годах.

Акоп распорядился отрезать ему член и тут же отправил «то в местную больницу: пусть лечится!

В уродливой стране все было уродливо. Самосуд, который вершил Акоп, неприятие подлости и искреннее желание тут же, мгновенно с этой подлостью разобраться, то есть почти убийство в ответ… — да, это тот моральный идиотизм, когда человек, не дождавшийся порядка, предлагает — взамен — свою личную диктатуру.

Тогда же, в 1986-м, Акоп получил первое уголовное дело. Районный прокурор спокойно, главное — очень доходчиво, объяснил Акопу, что крыша его дома в деревне Лесное оказалась на шестнадцать сантиметров выше, чем это положено по СНИПу

Все дачи в СССР должны быть одной высоты! Как дворцы в Венеции. Акоп быстро, за ночь, разобрал черепицу и поставил крышу на уровне забора. Нет, поздно: государственная машина уже заработала.

«Какие суки, а?!» — вздохнул Акоп и ушел в подполье, где он жил (и работал) до конца восьмидесятых, пока не появились первые кооперативы…

Вот так: «Мир для меня всегда будет таким, каким я хочу его видеть!» — говорил Акоп…

Алешка отправился к Якову Борисовичу Юзбашеву ныне — знаменитому предпринимателю, по просьбе Руцкого. На самом деле это была даже не просьба: Алешка вез Акопу личное послание вице-президента Российской Федерации, — Руцкой черканул записку Юзбашеву, сам запечатал в конверт, а на словах просил передать «уважаемому Якову Борисовичу», что в составе российской делегации, отправляющейся в эти выходные на Ближний Восток, будут многие российские бизнесмены, так что, если господин Юзбашев найдет возможность «вырваться из Москвы» на три-четыре дня, Руцкой с удовольствием примет его в своем ТУ-154.

От Болшева до Пушкина — сорок минут на автобусе. Правда, автобус, гад ползучий, ходит раз в полтора часа!

Алешка уселся сразу за кабиной водителя. Пассажиров было двое: пышечка неопределенного возраста (амплуа «аппетитная крошка») и полупьяный мужик с насупленным лицом.

— Граждане, — хрипнул в динамике голос шофера, — клацайте ваши тикеты! Непроклацанные тикеты ведут к убытку вашего прайса на десять юксов!

«Аппетитная крошка» вздохнула, а мужик встал, засунул в компостер целую кучу автобусных талонов и зло ударил по рукоятке.

— Проклацанные тикеты, — сообщил динамик, — это нормальная отмаза от контры и прочей стремнины. Пиплы! Ранее проклацанные тикеты — это тухло и за отмазу не катит!

Алешка заглянул в кабину.

— Ты, псих! Издеваешься?

За рулем сидел худенький мальчик лет семнадцати. Было в нем что-то сиротливое — не мальчик, а уличная собачонка, честное слово!

— Без базара, дядя… — вздрогнул мальчик.

— Смотри у меня! — и Алешка гордо сел у того же окна. Странно, но предложение Бурбулиса, сам характер их будущих отношений не так волновали Алешку, как беседа с вице-президентом, записанная в его служебном кабинете. Руцкой, конечно, может передумать, не завизировать интервью (такое с ним случалось), но, если из пятнадцати страниц, наговоренных Руцким, останутся хотя бы четыре, вся Россия откроет рты.