Андрей Караулов - Русский ад. Книга первая

Ты знаешь, парень, что в Англии попытка переспать с принцем-консортом (или принцессой-консортом) рассматривается как заговор против государства? Карается смертной казнью. До сих пор! Вот это я понимаю! Так вот, мальчик, настоящий бизнесмен — это как принц-консорт. Настоящий бизнесмен — это национальное достояние. Пойми, брат: если б не мафия, рубль в России давно бы грохнулся. Только мафия сейчас рубль держит. Не Гайдар же! Мафии рубль нужен. А Гайдар сюда доллары запустил. Была б моя воля, парень, я б по десять лет тюрьмы давал. Знаешь, за что? За оскорбление чувств верующих в рубль!

Почему, скажи, все крупные воры сейчас уничтожены? Все до одного, вот только Хасан держится. А? Чтоб не мешали правительству воровать, вот почему…

— То есть Ельцин… — Алешке хотелось поменять тему разговора, — Ельцин, Яков Борисович, будет несчастьем России, так… выходит?

— Не знаю я, парень. Он с Урала, да? Урал это уже не Европа. Но и пока не Азия. Он из двух половинок, этот Ельцин. Азиопа. Если в нем европеец победит — одно. А если азиат… впрочем, чего гадать, все станет ясно, знаешь, как быстро…

— Я… свет-то приглушу… — голос из темноты звучал тихо-тихо, и было в этом голосе что-то бабье.

— Ну как? Лады?..

— Только я не вижу ничего, — сказала Алька. — На «ты» можно?

— Оч-чень правильно, что не споришь с мужчинами; молодец… — отвечал голос. — Я всегда уставал от женщин, которые спорят, но мысль моя заключается в другом: только неутоленная любовь бывает романтичной. И нельзя, деточка, строить отношения между мужчиной и женщиной без учета этого фактора. Если девушка — для души, какие тут споры, верно? Согласна?.. Молодец, что согласна. Выпьешь что-нибудь, деточка?

— Хочу красное вино, — кивнула Алька. — Если ты нажрешься, значит, и я нажрусь. После виски все бабы киски! У тебя есть жена?

— Налей сама, пожалуйста, твой мужчина устал, ты… ухаживай за мужчиной, ухаживай… Человеческие чувства непредсказуемы. Чем старше я сейчас становлюсь, тем чаще мои свидания напоминают мне собеседования.

— Да ну?

— Да. Жена у меня есть, но ты не придавай этому значения. Мой идеал — жена без вредных привычек и с такими запросами, которые она сама может удовлетворить. В том числе, не жить со мной. Только воспитывать детей.

Алька улыбнулась:

— Слово хорошее… деточка! Мне так никто не засаживал.

— А эт-то искусство, деточка, — уг-гадывать, что человек хочет услышать… Вот так, между прочим, делается настоящая политика. Алина Веревкина тебя зовут?

— Веревкина, — кивнула Алька… — А я чувствую, всю жизнь буду ничьей…

— Поце-му так?

— Потому что семья — это зло. Народ нигде так не ругается, как по квартирам. На кухнях. Это ж самое страшное место — кухня!

— Ленин тоже так считал. Гений сплошных упрощений. Еще раньше — Маркс. Он был против семьи. Все гениальные евреи были против семьи. Семья, деточка, это настойчивое упрощение главных потребностей человека.

— А Ленин клевый, — согласилась Алька. — Но не повезло. Все время на работе. Поэтому болел всеми болезнями сразу и быстро надорвался. А еще, я считаю, должен быть всегда хороший секс. В спортзал ходят те, кому спать не с кем!

— Да-а, — вздохнул голос. — Но ты успокойся… Я, например, не даю работе себя сожрать.

— Вот и правильно… — кивнула Алька… — Но я не врублюсь…

— …во что?

— …в тебя. Жена нужна для того, чтобы с женой не жить?

— Именно. У политиков часто так бывает. Я хотел развестись, — откликнулся голос, — и поехал посоветоваться с академиком Богомоловым. Он меня внимательно выслушал, а потом говорит: знаешь, я был женат семь раз. Так вот, ответственно заявляю: каждая новая жена была хуже предыдущей — понимаешь?

Алька молчала, — здесь, в этой большой квартире, ей почему-то было не по себе.

Дизайнер сделал квартиру в стиле «ампир»: в гостиной — большие и нелепые колонны, на колоннах — толстые, кучерявые младенцы. С крылышками. Типа ангелы.

— Налей нам вина, Алина Веревкина… — голос, похоти на бабий, был настойчив. — Возьми бутылку… во-от. Секс — это позже, хотя я страх как любопытен. Ты подталкиваешь меня к чувственному грехопадению, но я и так к нему готов. Наливай чашу… вообще-то я люблю виски, Алина Веревкина, но сейчас пусть будет чаша вина…

Теперь расстегни, пожалуйста, верхнюю пуговку… Да нет, у себя, у себя расстегни… мужчина устал, и ему хочется живой красоты… С расстегнутой пуговкой веселее, правда? Будь личностью, Алина. Старайся. Мой член стоит только на личность. Еще одну пуговку давай… во-от… — потрясающе, ты не раздражаешь меня своим присутствием, это то, что я называю любовью…

А сейчас красиво поднеси мне бокал. Мне, мне поднеси… Себе потом. И подойди ко мне, не бойся, я в своей жизни мухи не обидел! Эффектно поставь бокал передо мной. Молодец, поверни фигурку… Ну, спиной повернись… — хорошая попка, — похвалил он. — Тебе сейчас сколько?

— А скока дашь? — улыбнулась Алька. — Перед такими, как ты, я всегда в трепете и в желании.

— Ближе к тридцати, я ду…

— С ума сошел… Двадцать! И то через месяц…

— Обидчивая, обидчивая… — его руки ласково легли ей на бедра. — И я обидчивый, дальше будем разговаривать с учетом этого фактора. Но я ценностно противоречив, между прочим… цен-ност-но, — подчеркнул он. — Как все большие русские политики, как Столыпин.

Кажется, Алька все-таки разозлилась. Когда она пришла? Минут двадцать назад? А уже устала, однако. Товарищ все время командует, а Алька не любила, если ее понукали.

— Простите, где здесь туалет? — она скользанула из его объятий. — Срать и рожать — нельзя подождать, верно. Разрешите выйти?

— Есть ситуации, когда опасно говорить «нельзя», хотя я не… хоцц-у, чтобы ты сейчас уходила. Н-но ты иди, иди, конечно…

Он так и сказал: «не хо-цц-у!» Странный был голос, очень странный, какой-то тоскливый, с пищалкой, вроде как мужской, но действительно похожий на женский, — голос человека, безнадежно обиженного на жизнь.

— Так я пойду?.. — растерялась Алька.

— Нет, не пойду. Побегу!

…Да, он был терпелив, этот человек. Сразу видно — настоящий лидер, лишний раз не шелохнется, знает себе цену! Ему, похоже, очень нравилось все, что происходило сейчас вокруг него, но он красноречиво молчал — в его глазах все время играли смешинки.

Алька быстро вернулась.

— Ну… — протянул он, — все нормально?..

— С божьей помощью, — Алька плюхнулась в кресло. — А ты, елки-моталки, политик?

— Я просто с людьми разговариваю… — его губы вдруг вытянулись трубочкой, лицо чуть наклонилось вперед и как бы застыло. — И я говорю с людьми це-стно. Если ты уверена, что это и есть политика, значит, я — политик, хотя я сейчас в меньшинстве. Пока в меньшинстве, но стыдно, наоборот, быть в стаде, хотя мысль моя распадается, как видишь, на две составляющие: в такой стране, как наша, Алина Веревкина, где все мужчины делятся только на тех, кто служил в армии, и тех, кто сидел в тюрьме, в такой стране каждый человек, Алина, каждый, — он поднял палец, — и ты в том числе… во-от!.. каждый может рассчитывать только на свои силы. Понимаешь меня? Такое у нас государство. И я сейчас с тобой тоже говорю це-естно…