Акакий Белиашвили - Бесики

— Тотлебен приказал мне написать, что Грузия населена настоящими дикарями, что люди здесь не говорят, а лают и что у них нет никакого представления о самых простых правилах человеческой нравственности.

— И вы написали это? — возмущённо спросил Ратиев, побледнев от гнева.

— Написал, поскольку мне было приказано, — ответил Дегралье и, увидев по лицу Ратиева, какое впечатление произвели его слова, быстро добавил: — Но я тотчас же рассказал обо всём Ременникову.

Ратиев собирался что-то ответить Дегралье, но тут хозяин дома пригласил гостей в другую комнату и разговор прервался сам собой. Войдя в просторную столовую, гости увидели перед собой роскошно сервированный стол.

— Ах, какое великолепие! — воскликнул Чоглоков. — Взгляните на этот стол, господа! И Тотлебен смеет утверждать, что Грузия населена дикарями!

В комнате появилось пятнадцать или двадцать слуг, каждый из которых держал в руках кувшин, медный таз, душистое мыло и полотенце.

Когда гости вымыли руки и разместились за столом по старшинству, вошёл епископ. Все встали. Епископ осенил собравшихся крёстным знамением и, перед тем как приступить к ужину, прочёл «Отче наш». Чтобы почтить гостей, он читал молитву по-русски.

Свадебные приготовления во дворце шли обычным порядком. Составлялся бесконечный перечень приданого, переписка которого на бумажный свиток длиною в десять локтей потребовала целого дня. Было заколото множество скота. В торне пекли хлеба разных сортов; повара готовили десятки разновидностей плова, для которого поварята перебирали рис, очищали изюм и гранаты, растирали корицу и гвоздику; в высоких ступках толкли душистые травы. В огромной царской кухне стоял такой чад, что одурманенный правитель дворца ходил шатаясь, как пьяный. Он должен был всё проверить сам — вина, хлеб, приправы, мясо и птицу. На столах в кладовой высились горы битой дичи. Нужно было осмотреть каждую куропатку и каждого фазана — ведь из них половина могла оказаться уже непригодной для стола!

Больше всех был увлечён свадебными приготовлениями восьмилетний царевич Вахтанг. Он с утра до вечера ходил по пятам за слугами, смотрел, как убирают залы, как готовят кушанья, как шьют подвенечное платье невесты, — словом, путался у всех под ногами. Впрочем, старшие не отставали от пего. Свадебные приготовления доставляли всем огромную радость. Особенно оживлённо хлопотала Анна. Она была счастлива. Брак Давида и Тамары был делом её рук. Возвышение рода Орбелиани ослабляло влияние царицы Дареджан, которая приблизила к себе безродных Корганашвили и Бебуташвили, а князей царской крови старалась отдалить от двора. Царица Дареджан давно уже стремилась избавиться от падчерицы. Когда Давид ещё находился в России, она употребляла всё своё влияние, чтобы устроить брак Тамары с владетелем Хунзаха. Она даже несколько раз поссорилась с Ираклием по этому поводу, но ничего не добилась и теперь вынуждена была примириться с тем, что случилось. Однако, несмотря на затаённое недовольство, Дареджан из страха перед молвой проявляла поистине царскую щедрость. Она призвала к себе сахлтухуцеси и выработала вместе с ним церемониал бракосочетания. Посажёной матерью Тамары она назначила Анну, разборку и укладку приданого взяла на себя. Казначей царицы Осепа недовольно ворчал и несколько раз далее осмелился заспорить с Дареджан.

— Вы не хотите, чтобы вас обвиняли в дурном обращении с падчерицей, и ради этого готовы отдать ей в приданое даже меня. Нельзя так, ваше величество! Надо и нас послушать! Посмотрите только на эту алмазную брошь. Она стоит семь тысяч рублей!

— Пусть хоть десять тысяч! Я и тогда её для дочери не пожалею!

— Эх! — покачал головой Осепа и проводил взглядом слугу, который принял от него брошь и положил её на стол перед Соломоном Леонидзе. Осепа не вытерпел и тоже подошёл к столу, на котором были свалены в кучу ценные вещи, входившие в приданое.

Церемониймейстер Гиви Асланишвили брал драгоценности одну за другой, рассматривал и диктовал их описание Соломону для внесения в список. Когда Осепа подошёл к столу, Гиви держал в руках золотую икону.

— Церковная принадлежность, — продиктовал он Соломону: — Образ Иисуса Христа в окладе из червонного золота, украшенный двадцатью четырьмя драгоценными яхонтами, четырнадцатью крупными рубинами, двадцатью четырьмя светлыми сапфирами… Постой, сколько тут жемчужин, надо сосчитать.

Осепа пересчитал иконы, лежавшие на столе. Их оказалось больше тридцати, в том числе несколько золотых. Схватив одну из них, в окладе которой сверкал крупный, величиной с орех, изумруд, он воскликнул:

— Кто принёс сюда икону царицы Тамары? Она ни разу ещё не выносилась из дворца Багратионов, а вы хотите включить её в приданое? Если государь об этом узнает, он снесёт нам головы! Ваше величество! — Осепа с иконой в руках направился к царице, которая стояла за одной из колонн сводчатого зала. — Ваше величество, неужели эта икона принесена по вашему приказу?

— Упаси боже! Как она попала сюда? — притворно удивилась Дареджан, которая прекрасно помнила, как сама приказала слугам отнести икону к Соломону Леонидзе. — Кто это сделал?

Она окинула взглядом слуг и служанок, которые стояли ни живы ни мертвы от страха.

— Осепа, осмотри, пожалуйста, внимательно всё, что тут есть. Как бы нам не прогневить государя. Проверь каждую вещь и, если увидишь что-нибудь лишнее, доложи нам, — приказала Дареджан своему казначею.

Таким образом, Дареджан и Осепа установили полное согласие между собой. Теперь уж никто не мог обвинить царицу в скупости. Между тем Осепа, всячески выставляя свою преданносгь царю, отбирал вещь за вещью и, в конце концов, сократил приданое Тамары едва ли не втрое.

Хлопоты с приданым протянулись до позднего вечера. Осепа был недоволен результатами своих трудов. Когда уже ночью все покинули казнохранилище, он ещё раз окинул взглядом увязанные тюки и пошёл к Ираклию.

— Ну как, Осепа? — улыбаясь, спросил Ираклий, отодвигая бумаги в сторону. — Покончили с этим делом?

— Покончили! Устали мы все так, что еле держимся на ногах. Я велел подсчитать стоимость приданого. Получается около миллиона!

— Ну так что ж? По-твоему, это много?

— Ваше величество! Уж не думаете ли вы, что казна ваша неиссякаема? Грузины упрекают нас, армян, в расчётливости. Но разве возможно прожить иначе? Конечно, когда мы говорим, что доходы нашего царя не превышают ста тысяч в год, и выставляем напоказ нашу бедность, мы делаем это нарочно. Но ведь и в самом деле мы не так богаты, чтобы выбрасывать на приданое целый миллион! Не гневайтесь на меня за мою преданность, государь! Я считаю долгом сказать вам, что, если доход наш не будет превышать расхода, мы можем обанкротиться.