Акакий Белиашвили - Бесики

— Так-то так, мой Осепа, но ведь это имущество не уходит из нашей страны! Оно остаётся у нас дома. Да и, кроме того, не буду же я считать женские наряды и украшения?

— Простите меня за смелость, государь, но ведь всё это стоит денег! Куда они денут тридцать золотых и серебряных икон, украшенных рубинами и сапфирами? Вы говорите — наряды! Там есть одно платье, на котором нашито пять тысяч крупных жемчужин, из них тридцать — величиной с орех. Таких платьев ещё восемь: три — с тремя тысячами и пять — с двумя тысячами жемчужин. Одних мехов столько, что если разложить их у нас на майдане, то в Телави, почуяв запах зверя, залают собаки. Всё это добро вы отдаёте за одной старшей дочерью; но ведь у вас есть и другие! Им тоже надо дать не меньше — иначе они обидятся. Не так ли, ваше величество?

— Не знаю, мне сейчас не до этого. Список приданого ещё не утверждён. Когда мы с царицей будем вместе читать его, то примем во внимание и твои соображения. Правда, у Руставели сказано: «То, что спрятано, — пропало, то, что роздано, — твоё»… Но нам теперь и в самом деле следует быть осторожней, так как многое из того, что мы отдали, не сохранилось, а именно пропало.

— Клянусь вашей жизнью: из пяти мешков жемчуга, которые были в вашей казне, не осталось и двух. Да что это — жемчуг или морской песок? Можно ли так сорить им? Я знаю женщин, они соревнуются между собой: одна нашьёт себе на платье пятнадцать тысяч жемчужин, а другая спешит нацепить их двадцать тысяч. И как они только таскают на себе такую тяжесть! Не платья, а сионские колокола!

Ираклий от души рассмеялся, Осепа облегчённо вздохнул: он сумел-таки развеселить царя и привести беседу к благополучному окончанию. Он хотел было пошутить ещё, по Ираклий слегка наклонил голову в знак того, что аудиенция окончена, и Осепа с улыбающимся лицом вышел из царского кабинета.

На следующее утро во дворце уже приступили к исполнению сложного свадебного церемониала. По обычаю, он должен был начаться за две недели до свадьбы, но Ираклий торопился, и весь церемониал решено было провести в два дня.

В десять часов утра во дворец явились родственники Давида Орбелиани, которые поднесли Тамаре брачный залог — драгоценные украшения на золотом блюде и серебряный поднос, уставленный разнообразными сладостями. При церемонии поднесения брачного залога присутствовали все придворные вельможи, но самого Ираклия не было, так же как и Дареджан. По правилам, их обязанности должна была выполнять посажёная мать.

Анна встретила посреди зала эджиба, присланного Давидом. Она с волнением ожидала этого утра, так как знала, что Давид избрал своим эджибом Бесики. Каково же было её удивление, когда она увидела перед собой вместо Бесики Манучара Туманишвили. Взяв из его рук блюдо, она тотчас же отошла к Тамаре и стала надевать на неё поднесённые украшения.

— Дай бог тебе счастья, милая Тамара! Я никогда ещё не видела такого великолепного подношения!

И в самом деле, подаркам не было цены. Глаза всех присутствующих были прикованы к ним. Придворные шёпотом выражали своё восхищение, когда Анна брала с блюда какую-нибудь вещь и прикрепляла её к платью или к волосам Тамары. Всем хотелось рассмотреть поближе драгоценные украшения, но никто не решался подойти к невесте.

Надев на Тамару все украшения, Анна поставила перед ней на маленьком шестиугольном столике блюдо со сладостями и обратилась к посланцам:

— Передайте господину Давиду, нашему зятю, что мы ждём его к нам сегодня вечером.

Гости поклонились присутствующим и, пятясь к дверям, удалились из зала.

Мужчины проводили их до дверей, а женщины с весёлым щебетом окружили Тамару, наперебой поздравляя её с помолвкой и бесцеремонно рассматривая поднесённые ей женихом драгоценные украшения.

Вечером во дворце был новый приём. Гости и хозяева собрались в русском аудиенц-зале, где был накрыт большой стол. Ираклий и Дареджан не присутствовали и на этой «совместной трапезе». Давид должен был сам явиться к ним. Он застал царя и царицу в китайской комнате, получил от них благословение и только после этого направился в празднично убранный зал.

Анна встретила жениха своей племянницы в дверях, поцеловала его в лоб и подвела к Тамаре, которая стояла посреди зала, смущённо опустив голову и покусывая нижнюю губу.

Бриллианты и жемчуга, подаренные ей Давидом, сверкали и переливались на ней.

Дворецкий пригласил гостей к столу. Согласно обычаю, женщины разместились по одну сторону стола, мужчины заняли места против них. Против каждой гостьи сидел муж, отец или какой-нибудь близкий родственник. Это правило всегда строго соблюдалось на пирах. Давида посадили против Тамары. Придворный священник в сане протоиерея благословил трапезу, и ужин начался.

Иоанна Орбелиани выбрали тамадой. После того как было осушено несколько заздравных кубков и гости развеселились, Давида почтительно попросили занять место рядом со своей невестой.

Давид поднялся. Тамара под столом схватила руку Анны и испуганно шепнула ей:

— Боже мой, он идёт сюда! Не оставляй меня, Анна, милая!

Анна засмеялась и ответила ей также шёпотом:

— Ты с ума сошла! Не съест же он тебя! Что с тобой?

— Не знаю, не знаю… Сердце у меня бьётся так, словно собирается выскочить из груди.

Под ободряющими взглядами пирующих Давид, улыбаясь, направился к пустому креслу около Тамары. Когда он сел, его мужественная осанка сразу бросилась всем в глаза. Широкоплечий и стройный, с волнистыми, зачёсанными назад кудрями, он выделялся среди дам, одетых в цветные шелка, как тур среди пестреющего яркими цветами горного луга. Он очаровал всех своим свободным, но вместе с тем изысканно-учтивым обращением. В нём не было и следа робости или смущения, обычных в такие торжественные и волнующие для каждого человека дни. Однако никто не ведал, что его рассеянность и некоторое безразличие к происходившему вызывались совершенно посторонними причинами. Давид знал: царь назначил так скоро его свадьбу с Тамарой, чтобы отвлечь всеобщее внимание от напряжённого положения, столь неожиданно возникшего в стране. И он, подобно самому Ираклию, старался казаться спокойным и беспечным, хотя все его мысли и всё его время полностью посвящались заботам о благе родины. Сегодняшний день не исключение. Он провёл его на пушечном дворе, где осматривал печь для плавки металла, горн, в котором должен был составляться сплав, и графитовые ковши. Он проверил также запас меди, олова и готовой бронзы. Давид надеялся отлить за несколько дней не меньше двадцати осадных пушек, но надежды его оказались тщетными. Запас металла был настолько мал, что из него едва ли удастся отлить больше десяти-двенадцати орудий. Кроме того, на выточку стволов, выковку лафетов, делание колёс и прочих частей пушек необходимо при недостатке мастеров немалое время. Даже при круглосуточной работе десять пушек могли быть готовы не раньше, чем через три месяца. К тому же, модели, которые имелись в мастерской, давно уже устарели; пушки этого образца не отливались больше ни в России, ни в западноевропейских странах.