Акакий Белиашвили - Бесики

— Хорошо, тогда пойдём вместе.

Они направились во дворец. У ворот их встретил царский эджиб, который сказал Давиду, что Ираклий требует его немедленно к себе.

— Проведите господина Моуравова в большую гостиную, — сказал Давид эджибу. — Я доложу государю, что русский посол просит аудиенции у его величества.

Моуравов пошёл за эджибом, а Давид направился к царю.

Когда он открыл двери царского кабинета, Ираклий, не дав ему времени для приветствия, встретил его следующими словами:

— Боюсь, дорогой Давид, как бы вместо того, чтобы венчаться, вам не пришлось бы, подобно Тариэлю, идти на хатайцев. Владыка привёз такие вести, что нам остаётся лишь седлать коней. Промедление может оказаться гибельным. Необходимо немедленно созвать войска.

Давид спокойно выслушал Ираклия, потом подошёл к католикосу под благословение, поклонился царевичам и лишь после этого сказал:

— Ваше величество, русский посол господин Антон Моуравов просит вас принять его. Быть может, вы пожелаете его видеть?

— Хорошо, пусть войдёт. Мне нечего скрывать от него! — Ираклий позвонил и, когда в дверях появился Соломон Леонидзе, приказал ему; — Попросите ко мне господина Антона Моуравова!

Католикос поздравил будущего государева зятя с предстоящим браком и ещё раз повторил рассказ, слышанный им от солдат.

Католикос ещё не кончил своего рассказа, когда в кабинет вошёл Моуравов; узнав обо всём, что случилось, он сказал Ираклию:

— Ваше высочество, я не вижу причины для тревоги. Не следует принимать на веру россказни беглых солдат. Служить в русской армии нелегко. Должно быть, этих солдат ожидало наказание за какие-нибудь провинности, и они бежали из части, надеясь, что не пропадут в христианской стране. А для того чтобы завоевать ваше расположение, они придумывают небылицы: рассказы о действиях генерала, несомненно, преувеличены, и объясняется это только тем, что рассказчики ищут вашего покровительства…

Давид прервал Моуравова:

— Что рассказы о Тотлебене не сплетни, это несомненно. Простите меня, Антон Романович, но терпеть наглость этого генерала дольше невозможно. Что скажет о нас народ, если мы не поднимем голоса и не обнажим в случае надобности меч? Если нам суждено погибнуть, то лучше принять славную смерть с мечом в руках, чем жить в позоре. Разрешите мне поехать к Тотлебену. Я возьму с собой самую немногочисленную свиту, чтобы не испугать его. Я потребую от него, чтобы он немедленно, в моём присутствии, во-первых, письменно обязался оказывать государю полное повиновение, во-вторых, извинился за все злодеяния, совершённые им против нашего государства, и, в-третьих, аннулировал все свои приказы, а сам явился к царю Ираклию просить прощения. Ну, а если он ответит отказом… Тогда не осуждайте меня — «за ноги схвачу его я, головой об столб ударю». Иного выхода нет. Не надо обманываться — волка добрым словом не приручишь!

Моуравов с побледневшим лицом слушал Давида. Он попросил слова, но Ираклий опередил его.

— Вы предлагаете невозможное, Давид! — сказал Ираклий, тяжело вздохнув. — Из-за одного скверного человека мы можем навлечь на себя гнев могущественной державы. Россия — единственное государство, под покровительством которого мы можем свободно вздохнуть и приняться за восстановление нашей разорённой страны. Надо придумать иной путь. Индийские звероловы даже львов заманивают в ловушки. Для такого мелкого шакала, как Тотлебен, достаточно будет самого простого капкана. Пошлём к генералу гонца, попросим его стать лагерем в Мухрани, а потом сообщим, что я хочу торжественно присягнуть императрице в Сионском соборе, и предложим приехать в Тбилиси. Об остальном нс беспокойтесь. Самый свирепый волк, если на него надеть намордник, станет смирным, как ягнёнок. Нужно только сначала принудить его к покорности. Между тем арест или убийство Тотлебена не принесут нам никакой пользы, а только восстановят против нас императрицу.

— Не нужно забывать, сын мой, что мы имеем дело не лично с Тотлебеном, а с государством Российским, — обратился католикос к Давиду. — Дурные поступки генерала нельзя отождествлять с политикой государства, в покровительстве которого мы в настоящее время нуждаемся больше, чем когда-либо. Я понимаю, что твоё благородное сердце не может примириться с оскорбительным поведением генерала, но бывают случаи, когда приходится руководствоваться доводами рассудка, а не порывами сердца. Спокойствие и терпение, сын мой, вот что сейчас нужнее всего. Терпение — это та скала, о которую разбиваются волны человеческого безрассудства. Подумай сам, сын мой: ведь Россия — единственное единоверное нам государство, которое только одно и может спасти нас от варварских нашествий мусульманских стран. Святая наша церковь денно и нощно молит всевышнего о ниспослании нам этой великой милости. Посмотреть только, что сделали турки с нашими землями, которые им удалось временно от нас отнять! Они огнём и мечом насаждают среди населения магометанство, разрушают наши святые церкви, жгут иконы и священные книги, а людей, которые отказываются принять мусульманскую веру, они умерщвляют или продают в рабство. Сколько веков они терзают и предают пыткам наш многострадальный грузинский народ. Страна наша считается земным уделом пресвятой богородицы — и допустимо ли, чтобы она и впредь оставалась в руках магометанских завоевателей? Нет! Мы должны вернуть родные земли в лоно единой православной Грузии. Но сделать это одни, без помощи России, мы не в силах. Вот те великие задачи, какие поставила перед нами родина и святая церковь. И подумай, сын мой, что значит перед лицом этих исторических задач сумасбродство какого-то зазнавшегося генерала, поступки которого, несомненно, будут осуждены русской императрицей? Мужество, сын мой, не только в удали, но и в великом терпении, когда того требует разум и государственные интересы.

— Правду, сущую правду изволите говорить, ваше святейшество, — сказал Ираклий. — Жаль, что его светлость Давид не желает нам верить. Признаться, сердцем я на его стороне, но разумом на вашей.

В продолжение этого разговора Леван стоял у окна, погруженный в свои мысли, и смотрел на площадь перед дворцом. Он не разделял мнения отца и был всецело на стороне Давида. Он считал обязательным арест или убийство Тотлебена и привлечение русского войска на сторону грузинского царя. Узнав об этом, думал Леван, императрица может в первую минуту и разгневаться, но не станет же она из-за этого воевать с Грузией! Расследовав поведение Тотлебена, она убедится в правоте грузин. А впоследствии, когда ей возвратят перешедших к Ираклию солдат, она будет даже благодарна. Леван не одобрял только намерения Давида самому отправиться разговаривать с Тотлебеном. Рисковать собой Давиду, конечно, было незачем.