Акакий Белиашвили - Бесики

Приказ этот поставил Бесики в тупик. Он не мог ехать в Иран без достаточного количества наличных денег и, главное, без посольской свиты по меньшей мере в двадцать человек. Кроме того, нужно было отвезти шаху подарки. На всё требовалось особое царское распоряжение, а в этой неразберихе, без денег, без свиты и с пустыми руками, нечего было и думать о поездке в Иран. Бесики всё же разыскал ага Ибреима и сообщил ему о приказе царя. Купец был насмерть перепуган чумой и тоже готовился к бегству. О том, чтобы отправиться в Иран, не могло быть и речи. Таможенные чиновники Керим-хана сожгли бы весь его товар, узнав, что он вывезен из города, где свирепствует чума.

Купец пригласил Бесики поехать вместе с ним в Тандзию, куда он собирается отправиться по приглашению Давида Орбелиани. Радостно засверкали глаза у жены ага Ибреима Гульнар, когда Бесики принял предложение, что касается Джаваиры, то она без стеснения высказала свой восторг:

— Если с нами будет секретарь государя, да ещё такой поэт, как Бесики, нам не на что будет пожаловаться. Поезжайте с нами, Бесики, и у вас ни в чём не будет недостатка.

Джаваира проводила гостя до ворот, оглянулась кругом, не следят ли за ними, и шепнула:

— Давид тоже там будет! — Она крепко ущипнула Бесики и, звонко хохоча, побежала в дом.

Бесики покачал головой: «Очень уж распустились эти избалованные бездельем купчихи. Джаваире и в голову не приходит, что Давид, который только что женился, вряд ли решится поднять глаза на черноокую вдовушку».

Вернувшись домой, Бесики стал собираться в дорогу. Правда, вещей у него было немного, но и то, что имелось, надо было собрать и уложить. Он взял у казначея два объёмистых хурджина и в первую очередь стал укладывать книги. Не успел он набить доверху один хурджин, как дверь без стука отворилась и в комнату, шелестя шёлковым платьем, вошла Анна.

— Бесики, — почти что простонала она и, когда тот опустился перед ней на одно колено, крепко обвила обеими руками его шею. — Бесики, я уезжаю в Дманиси. Поедем со мной! Если нам суждено умереть, умрём вместе, но по последние свои дни я хочу провести с тобой. Ты совсем, совсем забыл меня!..

— Ваша светлость!

— Не надо, молчи! Мне не нужны твои оправдания! Знаю, что моя любовь тягостна тебе. Я не дитя и нс хочу обманывать себя. И всё же… поедем со мной!

Бесики встал. Анна не разжала рук и теперь смотрела снизу вверх на статного юношу.

— Поедешь? — На глазах у неё были слёзы. — Мы будем совсем одни: Анико я отослала к царице Дареджан. Дворец у меня хороший, вина много — веселись и радуйся, сколько душе угодно. Поедешь?

Бесики обвил рукой её стан. Анна, с просиявшим лицом, прижалась к его груди: она поняла, что Бесики согласен.

В продолжение целой недели Бесики нс мог выехать из Тбилиси. Приближённые Левана забрали его лошадь и не думали её возвращать. Между тем до Дманиси было далеко. Анна предложила ему свою лошадь с тем, чтобы самой поехать вместе с мужем на арбе, но Бесики отказался. Он надеялся, что его собственная лошадь будет возвращена ему и что он быстро догонит караван Анны. Хурджины свои, однако, он отправил с вещами Анны.

Анна двинулась в путь в сопровождении вооружённой свиты, посоветовав Бесики не задерживаться в городе. К вечеру дворец опустел. Бесики поминутно выбегал во двор, спрашивал стражу, не привели ли его лошадь. Он попытался достать лошадь или мула напрокат, однако люди, которых он разослал во все концы города, к вечеру вернулись с пустыми руками. Все, у кого была лошадь, мул или осёл, сами собирались покинуть город и не соглашались ни за какие деньги уступить своё животное.

— Ступайте пешком, — советовал ему есаул Гигола. — Минуете Соганлуг, там достанете лошадь или мула. А здесь вы только напрасно теряете время. Скиньте ваши нарядные сапожки, я дам вам пару хороших деревенских каламанов, — и с богом в путь!

— А если на меня нападут по дороге конные лезгины? Далеко ли я уйду от них в твоих каламанах?

— В попутчиках у вас недостатка не будет. Все городские армяне едут в ту сторону. Посмотрите на дорогу — это всё их арбы!

Бесики снова отправился к ага Ибреиму, который ещё не успел уехать. У купца было множество вещей, и он ожидал верблюдов. В его квартале ещё никто не заразился чумой, и купец не торопился с отъездом. Он спокойно припрятывал своё добро. К ставням своего караван-сарая он прилаживал крепкие железные засовы, на которые вешал огромные замки. Редкостные товары и драгоценности он увязывал в тюки, чтобы взять с собой.

— Вы еше здесь? — спросил Бесики купца, который, нагнувшись над тюком в караван-сарае, затягивал верёвки.

— А куда спешить? — тяжело дыша от напряжения, ответил ага и с силой потянул за верёвку. Закрепив её узлом, он выпрямился и потрогал туго стянутый тюк. — Поспешишь — людей насмешишь!

— Что же нам — ждать, пока заразимся чумой?

— Э, мой Бесики, если тебе суждено умереть, то, как ни старайся избежать смерти, всё равно от старухи не спрячешься. Вздорный у неё нрав. Иного она совсем позабудет — вот как Димитрия Орбелиани, которого вчера повезли в арбе. Ну, стоило ли его везти? А иного она выкрадывает прямо из колыбели.

— А всё-таки когда вы уезжаете?

— Если не сегодня, то завтра во всяком случае. Ты едешь с нами?

— Нет, я должен явиться в Дманиси к сестре царя. Впрочем, Тандзиа оттуда недалеко — мы будем соседями. Вот только лошадь мою кто-то увёл!

— Что ж, как хочешь, — спокойно проговорил ага и вернулся к своим тюкам. — Лошади у меня пет, а если не побрезгуешь путешествием на верблюде, могу услужить.

— Я никогда не садился на верблюда.

— Ну, тогда не советую. Езда на верблюде напоминает путешествие на корабле в бурю. С непривычки будет мутить. Лучше достань лошадь.

На другой день ага Ибреим выехал из Тбилиси. Караван из пятидесяти верблюдов, вытянувшись длинной цепью и позвякивая колокольчиками, степенно двинулся в путь.

Бесики проводил завистливым взглядом отъезжающих. Возвратившись во дворец, он почувствовал такое одиночество, такую тоску, что решил, если до вечера не достанет коня, пойти пешком. Между тем чума быстро распространялась по городу. По словам Гогии Фатрели, заболело уже больше трёхсот человек, тридцать пять из них умерли. Отовсюду слышались плач и причитания, над городом стоял погребальный звон. По улицам то и дело проходили могильщики с носилками, на которых лежал завёрнутый в саван покойник.

В первые дни за носилками обычно шли двое или трое близких. Но вскоре покойников уже никто не стал провожать на кладбище. Одни похоронные служки бегали по городу, работая днём и ночью. Горожане заперлись в домах, никто не решался выйти на улицу. Если в доме заболевал кто-нибудь, испуганные родственники тотчас же выносили больного на двор и оставляли там на произвол судьбы. Единственный врач, который решился остаться в городе и ухаживать за больными, был патер Леонардо. Словно привидение, бродил он по улицам в странной одежде, которая делала его похожим на вестника смерти. Он больше пугал больных своим видом, чем помогал им. Патер был закутан в широкий и длинный чёрный балахон. Таких балахонов на нём было надето пять, один поверх другого. Он жил за городом. И каждый раз, когда отправлялся обходить больных, проделывал сложную процедуру переодевания. Выйдя из своих дверей, он надевал первый балахон, около села Кайбулы — второй, который был спрятан среди камней, около Ванкского собора — третий, хранившийся у одной женщины, около старого дуба — четвёртый, укрытый в дупле, и, наконец, у городских ворот — пятый. Голова Леонардо была покрыта колпаком, закрывавшим всё его лицо и заострённым спереди наподобие воробьиного клюва. Как только он появлялся в городе, пьяные лавочники поднимали крик: