Акакий Белиашвили - Бесики

— Спасайся кто может, ангел смерти идёт!

Но Леонардо не обращал на них никакого внимания. Он спокойно ходил по улицам, раздавал лекарства или глухим, доносящимся откуда-то из-под маски голосом произносил слова утешения. Он приказал городским стражам развести известь в воде и полить все улицы раствором. Стражи ревностно выполняли приказания Леонардо и так усердно поливали улицы известковым раствором, что вся мостовая стала белой. Даже лежавшие на улице больные получали свою долю извёстки — авось поможет!

А чума уносила всё больше и больше жертв… В день умирало до пятидесяти человек. Не только ходить за ними, но и хоронить их было некому. Никто больше не оплакивал мертвецов. Не было больше слышно погребального колокольного звона. Зато улицы все чаще оглашались пьяными песнями, уханьем барабана и звуками зурны и сазандари.

Виноторговцы откупорили огромные мехи с вином, и пошло повальное пьянство. Повсюду виднелись группы пирующих. По улицам разгуливали компании подвыпивших ремесленников в чёрных черкесках. Они останавливались около каждого покойника или больного. Один из приятелей спрашивал:

— Кто это — Баграт?

— Баграт, — отвечал другой, нацеживая в чарку вина из бурдюка, который нёс под мышкой; полную чарку он подавал одному из своих собутыльников со словами: — Упокой, господи, его душу!

— Аминь! — отвечали все хором.

— А это кто? Талала? За спасение его души!

Иногда раздавался слабый голос больного:

— Я жив!

— Вах, тем лучше, — отвечал кто-либо из ремесленников, — значит, сам услышишь наше доброе слово. А вот за упокой наших душ, должно быть, некому будет выпить. Тебе, брат, повезло. Ребята, выпьем за спасение его души!

— Спаси его душу, господи!

Кутилы пировали дни и ночи напролёт. Бесики больше не выходил из дому и томился без сна, так как визг зурны и грохот барабанов не давали ему покоя до самого рассвета. Утром он бросался к окну и смотрел на город. Удручённый страшным зрелищем, он готов был уже пуститься в путь пешком, но во всём городе не осталось свободной улицы, по которой можно было бы пройти, не споткнувшись о покойника или не будучи схваченным протянутыми за помощью руками умирающего. Больные громко молили о помощи. Кто просил лекарства, кто умолял дать ему напиться. Однако никто не отваживался ухаживать за ними.

Бесики уже начал впадать в отчаяние, когда совершенно случайно пришло избавление. Как-то утром он заметил плот, плывущий по середине Куры. Бесики тотчас же бросился к берегу и крикнул плотовщикам, чтобы они пристали к берегу. Они, против ожидания, оказались сговорчивыми, легко заработали баграми, и скоро тяжёлый плот подошёл близко к берегу. Бесики бросился в реку, зашлёпал по воде и поднялся к ним. Плот шёл из Боржоми, и крестьяне-плотовщики не знали, что в Тбилиси появилась чума. Бесики велел им поскорее отчалить и, лишь когда Ортачальский остров остался позади, повернулся, чтобы бросить на город прощальный взгляд.

Нарикальская крепость гордо высилась на скале. Из труб, торчавших над плоскими крышами домов, медленно поднимался дым. Издали город казался таким спокойным и мирным, как будто в нём ничего не случилось.

Когда миновали Ортачалу, Бесики сошёл на берег, дал плотовщикам серебряную монету и пустился пешком по тропинке, которая поднималась на Шавиабаду.

В Телети Бесики приобрёл за шесть рублей серебром заморённую клячу и поехал по Дманисской дороге. Вскоре он выехал на обширный Шмрванский луг, который обычно служил стоянкой для царских верблюдов. Впереди на дороге виднелись три пеших путника. Двое из них, судя по одежде, были русские офицеры, третий походил на грузина. Он шёл, опираясь на костыль и едва волоча ноги.

Подъехав ближе, Бесики узнал в русских офицерах Чоглокова и Дегралье. Уже за несколько шагов он весело приветствовал знакомых, а подъехав вплотную, спешился. Путники остановились и, обернувшись назад, смущённо глядели на приближавшегося Бесики. По-видимому, они решили, что их настигла погоня. Но Чоглоков узнал поэта, бросился к нему и порывисто заключил его в свои объятия.

— Это вы, дорогой мой поэт? Вы живы? Как я рад! Откуда едете?

— Скажите лучше, откуда вы сами и куда направляетесь? — Бесики высвободился из объятий Чоглокова, протянул руку Дегралье и слегка кивнул третьему, которого изодранная одежда, заросшее бородой до самых глаз лицо и костыли под мышками делали похожим на нищего. — Вас освободили?

— Вот именно, освободили! Караул в крепости разбежался, и мы — фьюить!.. — ушли.

— Ты кто такой? — внезапно спросил молчавший до сих пор грузии, вглядываясь в лицо Бесики. — Что-то я тебя не узнаю.

— Я Габашвили.

— Захарии-священника сын? — путник загадочно улыбнулся. — Не узнал меня?

— Нет. — Бесики отрицательно покачал головой и стал в свою очередь вглядываться в собеседника.

Изжелта-бледное лицо этого несчастного свидетельствовало о том, что он провёл долгие годы в темнице, не видя дневного света.

— Неужели не помнишь Александра Амилахвари?

— Господи, неужели это ты, Александр? — вырвалось у Бесики.

И в памяти его возник образ красивого, статного юноши на городской площади, окружённого стражей и покорно ожидающего приговора. Таков был конец заговора царевича Паата против Ираклия.

Наказание было суровым. Ираклий повелел перерезать Александру сухожилия ног, так как на суде выяснилось, что молодой князь исполнял у заговорщиков обязанности гонца. Палач схватил Александра, блеснул острый кинжал, и страшный крик Александра прорезал воздух. Толпа, пришедшая поглазеть на это жестокое зрелище, расходилась в смятении.

— Да, да, это я! — сказал Александр. — Что, я очень изменился? Конечно, как меня узнать! Прежде я был человек сильный, владетельный князь, а теперь стал похож на нищего — впору попрошайничать! Где твой отец?

Эх, — горько вздохнул Александр, — он тоже в числе тех, кому я обязан своим несчастьем! Немало он потрудился, чтобы погубить род Амилахвари. Только напрасно он надеялся на благодарность Ираклия! Его самого постигла не лучшая участь. Где он теперь?

— Бежал в Россию.

— В Россию! Скоро, должно быть, наш дракон всю Грузию заставит туда переселиться! — сказал Александр. — Однако пойдём, зачем мы теряем время?

— Куда вы идёте? — спросил Бесики.

— Вперёд, куда глаза глядят. Авось достанем где-нибудь лошадь, я поднимусь через Манглис в Ахалгори, а оттуда — в Россию!

Бесики уступил свою клячу Александру, который с большим трудом, при помощи своих спутников, водворился в седло. Когда Бесики подсаживал Александра, в ноздри ему ударил такой удушливый запах, что он невольно отвернул лицо. Александр заметил это и сказал с горькой улыбкой: