Александр Филичкин - На подступах к Сталинграду

С этим тоже справились быстро, и наконец наступила благословенная тишь. Лишь внизу, на дороге, продолжало трещать пламя пылавших машин да изредка хлопали патроны с гранатами, детонирующими от невыносимого жара.

Павел тоже взглянул на дорогу и с облегчением отметил, что там нет ни одной уцелевшей машины. Все фашисты тоже попрятались. «Значит, не зря мы тащили орудие так далеко, – подумал он и с благодарностью глянул на пушку, чья тяжесть до сих пор отдавалась в руках. – Хорошо она нам послужила. Вон сколько фрицев и техники с нею побили. Да если бы каждый расчёт сжёг хоть парочку танков, фашистам уже не на чем было кататься».

Затем его мысли потекли в другом направлении: «Теперь можно чуть-чуть отдохнуть и умыться. К тому же солнце стоит высоко, а время подходит к полудню. Так что пора бы что-нибудь съесть». Но всё получилось не так, как хотелось бойцу и другим советским солдатам.

На той стороне насыпи, что скрывалась от глаз пушкарей, кто-то отдал громкий приказ. Раздался десяток приглушённых хлопков. Над просёлком взлетели тонкие струйки дымков, и послышался тревожный нарастающий свист.

Что-то тёмное мелькнуло над Павлом. Пронеслось над высоткой и упало во двор, расположенный у подошвы холма. Большая часть врезалась в дом и сарай, где стояли упряжки уставших коней. Пробила тонкие крыши и пропала внутри.

Раздалось несколько приглушенных взрывов. Постройки рассыпались, как карточный домик. К небесам вознеслись тучи щепок и пыли, а руины окутались яростным пламенем. Из-под груды обломков послышалось громкое ржание. Секунду спустя оно превратилось в жалобный вопль существа, бьющегося в жестокой агонии.

– Ложись! – закричал заряжающий. Упал на карачки и, не разгибаясь, помчался к ближайшей щели, вырытой возле орудия.

Павел был миномётчиком. Палил «боевыми» в учебном полку, позавчера бил по фашистам, но сам не попадал под подобный обстрел. Вспомнил слова погибшего друга Ивана, сказавшего как-то на стрельбах: «Если ты слышишь звук падающего снаряда, значит, он летит не в тебя».

Парень вновь услышал хлопки. Рванулся к укрытию, которое приготовил ещё накануне. Ничком рухнул в тесный окопчик и постарался вжаться в него как можно плотнее. Глубина там была всего ничего, хорошо, если осколки пролетят над спиной, а не врежутся в тело.

Раздалась новая серия взрывов. Но, судя по дрожи, которую он ощутил всем худым и жилистым телом, снаряды попали в тот склон холма, что смотрел на фашистов.

«Фрицы взяли нас в вилку! – понял вдруг парень. – Сейчас врежут прямиком по орудию, и всем нам кранты. Можно броситься к краю высотки и скатиться вниз по откосу, но командир не разрешал покинуть позицию…»

Он не успел додумать нелепую мысль. Где-то возле него раздался оглушительный грохот. Затем, чуть правее, ещё и ещё. Почва под ним закачалась, как при буйстве подземной стихии. Атмосфера наполнилась частицами пыли. Стало так трудно дышать, что он уткнулся лицом в сгиб локтя и попытался сквозь ткань гимнастёрки втянуть в себя толику воздуха. За первым залпом ударил второй, за ним третий, четвёртый.

«Видно, фашисты боятся, – думал трясущийся Павел, – что после того как уничтожили технику, мы врежем шрапнелью по уцелевшим стрелкам. Поэтому так суетились под шквальным огнём и таскали из своих транспортёров миномёты и ящики с минами. Теперь они очень хотят разбить наше орудие. Перейти через реку. Уничтожить пехотный заслон и окопаться возле станицы. Мало ли что, вдруг подтянутся советские части, и тогда им точно каюк. Ведь они здесь прочно застряли и не могут уйти ни вперёд, ни назад».

От громкого шума он перестал что-либо слышать. Его мысли смешались и превратились в набор ничего не значащих звуков. Затем одна мина врезалась в ящик, полный снарядов.

Все тяжёлые «чушки», а их оставалось больше десятка, детонировали от попадания. Гром объединённого взрыва оказался настолько ужасным, что Павел лишился сознания. На месте окопа с боеприпасами возникла воронка диаметром в десять-одиннадцать метров, а над вершиной холма поднялись клубы пыли размером с огромную тучу.

Поняв, что покончили с пушкарями, фрицы прекратили палить по высотке. Навели миномёты на бугор пехотинцев и немедленно открыли ураганный огонь. Два удара были просто пристрелочными и, как всегда, ушли «в молоко».

Унтер-офицеры внесли кое-какие поправки. Хлопнуло несколько залпов, и десятки снарядов обрушились на советских солдат. Мины проутюжили небольшой пятачок. Мощные взрывы покрыли его множеством глубоких воронок и сровняли с землёй остатки окопов.

Фашистские офицеры посмотрели в бинокли из кювета дороги. Убедились, что на месте позиций врага осталась лишь горелая почва, и, наконец, облегчённо вздохнули. Поднялись с пыльных обочин и выбрались на узкую дамбу.

За ними полезли все остальные стрелки. И те и другие были испачканы в болотной грязи так, что было трудно понять, чья на них форма. То ли советская, то ли немецкая, то ли чья-то ещё.

Несмотря на свой ужасающий вид, фельдфебели стали орать во весь голос и отдавать команды чумазым солдатам. Те тотчас засуетились. Кинулись к горящим машинам и начали тушить пламя там, где это было возможно.

Таскали уцелевшими вёдрами воду из-под откоса. Забрасывали огонь пылью с землёй и собирали всё, что ещё не сгорело и могло пригодиться. В первую очередь искали боеприпасы и шанцевый инструмент: ломы и лопаты, топоры и кувалды, пилы и тросы. Складывали всё на обочинах и готовились к ремонту моста.

Ещё накануне стрелки получили приказ с ходу форсировать реку. Пройти на восток так далеко, насколько возможно. Прорваться в глубь обороны врага и ударить в тыл советским войскам, защищавшим переправы у Дона.

Сначала всё шло так, как предусматривал план наступления, но потом они оказались на узенькой дамбе, где попали в засаду. Хорошо, что в колонне имелась мощная рация. В начале обстрела радисты связались со штабом и сообщили о своём положении. О том, что танки горят один за другим, а гауптман panzersoldat приказал долго жить вместе с головным «Т-4».

Оберст долго ругался и грозил разжаловать всех живых офицеров, если они сорвут операцию. Затем полковник слегка успокоился. Немного подумал над бедственным положением мотострелков и обещал отправить им на подмогу новый отряд.

Сказал, что, к сожалению, не может послать авиацию, она сейчас бомбит Сталинград, и у Люфтваффе нет ни одной свободной машины. Поэтому они должны сами справиться с дикими скифами. Несмотря на большие потери, форсировать реку. Окопаться на том берегу и ждать подкреплений.

Оставшийся в живых командир мотострелков выслушал крепкий разнос, но сдержал бушевавшую в нём гордость прусского воина. Обер-лейтенант не стал возражать. Обещал сделать всё, что только возможно, и отключил микрофон.