Валериан Торниус - Вольфганг Амадей. Моцарт

— Ты что, хочешь провести здесь все свои молодые годы и закончить жизнь наподобие «танцмейстерши Митцерль»? В старые девы записалась?

— Если так Господу угодно, мне ничего другого не остаётся, — силится улыбнуться Наннерль. — Когда тебе около тридцати, трудно найти подходящего мужа.

— Бедная моя Наннерль! Жертвуешь собой ради всех нас, а о себе совсем не думаешь! Твои подруги, сёстры Баризани, оказались поумнее, все пошли под венец. Довольны они своим выбором?

— Тони и Зефа да, а вот Резль — нет.

— Да? И чем же она недовольна?

— Ей в семейной жизни любви не хватает. Она вышла замуж по настоянию матери, а не по велению сердца.

— Вот как? Нашла себе, наверное, знатного господина?

— Да, высокопоставленного чиновника из Инсбрука. Он старше её на тридцать лет.

— Жаль её! Она была достойна лучшей участи. Да ничего не попишешь! Путь судьбы не всегда проложен там, где хотелось бы нам, смертным. Разве я не прав? Кто знает, что уготовано судьбой мне?

— За тебя, Вольферль, я не боюсь. Я только вот что тебе посоветую: не страдай душой, если тебе что не по нраву. Или даже если тебя обидят.

— Эх, если бы я был на это способен, душа-сестрица!

С документом о шестинедельном отпуске в кармане Моцарт садится в начале ноября в почтовую карету и едет в Мюнхен. По договору, подписанному графом Зееау, он должен написать оперу «Идоменей». В основе её старый французский сюжет, впервые положенный на музыку ещё семьдесят лет назад. Зальцбургский придворный священник Джанбаттиста Вареско перевёл либретто на итальянский язык и дописал несколько сцен, чтобы придать ему более гибкую форму, но замысел его оказался бесплодным; итальянец был ловким стихоплётом, но вовсе не поэтом.

Итак, Моцарт в который раз получает малопривлекательный материал, обработка которого явно сужает его творческие возможности. Ему давным-давно надоели античные герои и боги, но волей-неволей приходится вернуться в чуждый ему мир мифологии. Он отнюдь не тот композитор, который раболепно придерживается предложенного либретто. Исходя из требований музыки, он требует внести целый ряд поправок, и возомнивший себя вторым Метастазио Вареско, скрежеща зубами, вынужден уступить.

Со времени создания первых юношеских опер Моцарт многое передумал и пережил. Уроки мастеров мангеймской школы тоже не прошли для него бесследно. Следуя в основном традиционному стилю итальянской оперы, он в увертюре и главным образом в хоровых сценах идёт по намеченному Глюком пути. Но по богатству и многокрасочности оркестровки, по изумительной отделке инструментальных партий Моцарт — явный сторонник принципов мангеймской школы. От юношеских опер «Идоменей», несмотря на всю традиционность и ходульность сюжета, отличается прежде всего разнообразием и глубокой драматичностью личных переживаний композитора, нашедших свой отзвук — да какой! — в музыке. Нет слов, «Идоменей» возвышается над всеми операми, созданными им до сих пор, и обещает ещё более пышный расцвет мастерства Моцарта.

Тем обиднее для композитора вялый в общем-то приём на премьере, что можно считать поражением. И всё-таки он не торопится с отъездом домой, хотя отпуск давно истёк. Что же удерживает его в Мюнхене? Разумеется, не семейство Веберов; в сердце ещё тлеют угольки былой любви, но предмет его прежней страсти с осени находится в Вене, где выступает на сцене национальной оперы в зингшпилях. Выходит, Вольфганга страшит возвращение само по себе.

И вот в начале марта 1781 года Моцарт получает письменное повеление архиепископа: немедленно явиться в Вену, куда князь церкви отбыл ещё в начале декабря на похороны императрицы Марии Терезии и где неизвестно по какой причине задержался до сих пор. Тон послания строгий, требования неукоснительные, неповиновение может иметь самые тяжёлые последствия. Моцарт испуган, — как и всегда, недобрые известия вырывают его из состояния внешней умиротворённости. На сей раз он не колеблется, едет в Вену и объявляется в «Немецком доме», где квартирует архиепископ со своей свитой. Проходит совсем немного времени, и он догадывается, что вызван лишь для того, чтобы вместе с кастратом Цесарелли и скрипачом Брунетти музицировать перед родственниками и друзьями архиепископа Колоредо. И нет ничего странного в том, что эта «дерьмовая музыка», как её называет сам Моцарт, призванная только развлекать, противна ему донельзя — тем более что из-за неё он вынужден отказываться от платных выступлений перед истинными знатоками и ценителями музыки.

Подстёгиваемый желанием увидеться с той, которую он любил, Моцарт восстанавливает отношения с семейством Веберов, живущих в доме «У Петра в глазе Господнем». Добродушный и привязанный к нему Фридолин Вебер умер, а Алоизия, ныне мадам Ланге, жена придворного артиста, из-за своего замужества тоже выпадает из семейного круга; но сама мамаша Вебер и три её незамужние дочери благодаря памяти о счастливых днях в Мангейме всё ещё притягивают Моцарта.

Вдове Цецилии Вебер непросто содержать семью из четырёх человек. Мысли её постоянно заняты тем, где бы найти средства для поддержания сносного существования; она сдаёт комнаты и держит стол для жильцов, а дочери ей в этом помогают. У старшей, Йозефы, небольшой, но очень приятный голос, и она поёт в оперном хоре, а младшие, Констанца и Софи, поддерживают порядок в доме, музицируют и рукодельничают. А ещё надо заметить, что вдова Вебер постоянно сплетает сети, чтобы изловить подходящих — выгодных! — женихов для своих дочерей. Согласие на брак Апоизии она даёт с условием, что господин Ланге будет выплачивать её семейству семьсот гульденов в год. И все свои расчёты она строит на том, что так же поступит и с будущими зятьями — лишь бы их заиметь!

По правде говоря, Моцарт появляется в доме «У Петра в глазе Господнем» почти исключительно с тайной надеждой увидеться с Апоизией. Чаще всего тщетно. Но иногда они встречаются. Она сильно изменилась, по крайней мере приобрела приятные манеры. Холодность и неприступность, так болезненно обидевшие Моцарта в Мюнхене, уступили место тёплому и дружелюбному обращению. Вольфганг чувствует это, и ему грустно: утерянного не вернёшь. Констанца, которой исполнилось девятнадцать, очень похорошела. Красотой она своей старшей сестре не уступает, а фигура у неё даже более стройная и гибкая. Словом, не только миловидна, но и соблазнительна. Человек она прямой и открытый, не в пример Алоизии, привыкшей скрывать свои чувства за стеной ледяной отчуждённости. Что и говорить, Констанца душа-человек, и Моцарт никогда не забывал её участливого рукопожатия в Мюнхене. Сейчас она становится ему небезразличной.