Фредерик Бриттен Остин - Наполеон

Все взирали на неё с удивлением и восторгом, однако Наполеон сказал:

— Ты не должна делать это в Ратуше.

Полина скорчила гримасу:

— Наполеон, ты ведёшь себя как гувернантка. — Напевая мелодию вальса, она игриво двинулась к нему. — Давай потанцуем.

Мадам Мер с искренним удивлением следила за своим несчастным сыном и очаровательной дочерью. И у неё появилась надежда, что он опять может стать таким же человеком, каким она его знала ранее.

У Наполеона не было намерения танцевать, однако он уступил. Кружась в вальсе, Они дважды обогнули комнату; она умело вела его, а затем выпустила из своих объятий.

— У тебя головокружение, Наполеон? Тогда нам нужен венок из роз.

Он учтиво поклонился ей, держа одну руку на своей голове, другую — на груди. С лебединой грацией она сделала глубокий реверанс.

Полина, при всём её самоволии и тщеславии, имела такое доброе сердце, что все её недостатки можно было забыть. Бал в её честь был великим событием, и Наполеон председательствовал на нём как счастливый отец семейства. Вначале она почему-то вела себя несколько скованно, лицо оставалось напряжённым, а глаза всё время обращались к двери. Но причиной этого не было ожидание возлюбленного. Находясь в величайшем возбуждении во время приготовлений к балу, она не выдержала от нетерпения и дала пощёчину неуклюжей корсиканской девушке, которая помогала ей одеться. Ранее она никогда не позволяла себе ничего подобного, и это тяжёлым грузом легло на её сердце. По её личному распоряжению нескольким старшим слугам двора было позволено посмотреть на веселье. Внезапно во время танца она покинула своего удивлённого партнёра и бросилась к двери. Протиснувшись среди стоящих плечом к плечу лакеев, она обняла свою маленькую служанку и прошептала ей на ухо:

— Прости меня, этого более никогда не повторится.

После этого она вновь была неподражаемой царицей бала. Вошёл Наполеон, и оркестр заиграл «Марсельезу» — любимую мелодию всех республиканцев. Полина упросила его один раз потанцевать с ней. Несмотря на предостережение, в волосах её было больше драгоценностей, чем хотелось Наполеону. Но женщины Эльбы не испытывали зависти к её красоте и украшениям — свечка не может испытывать зависти к луне. Они гордились тем, что в эту ночь их мужья и любовники танцевали с княгиней. На ней было бархатное платье, Наполеон с беспокойством за ней наблюдал. Но она ни разу его не сняла. Она протанцевала всю ночь, а на следующее утро пожаловалась на недомогание и осталась в постели.

Вскоре княгиня стала главной героиней светской жизни Портоферрайо. Она участвовала в постановке пьес, в организации вечеринок и помогала женщинам с выбором туалетов. Вместе с Наполеоном она выходила в море. Она заботилась о нём как жена или нянька и спокойно переносила его замечания. Неаполитанская королева Каролина послала ей отрез чёрного бархата неаполитанской работы, Полине страшно захотелось сделать себе из него платье. Но Наполеон не выносил чёрного. Тогда она попыталась пойти на компромисс и украсить его в испанском стиле розовыми бантами и розовой каймой на груди. В этом платье она с воздушной грацией спустилась к ужину. Наполеон сразу же сказал:

— Что это вы, мадам, надели к ужину домино?

— Ты что, Наполеон, не различаешь цветов? — ответила Полина. — Это платье тёмно-зелёного цвета. Но если оно тебе не нравится... — И она отправилась назад снимать его.

— Бедный ребёнок, — сказала мадам Мер.

— Я ведь был прав? — с беспокойством прошептал ей Наполеон. — Оно ведь чёрное, разве не так?

— Оно довольно чёрное, сынок.

Полина принесла с собой в Портоферрайо нечто большее, чем радость и оживление. Она гордилась своим происхождением, самим духом семьи Бонапарт. Поэтому она никак не могла забыть тот невероятный день, когда Наполеон — великий Наполеон Бонапарт! — явился к ней как затравленный зверь: в австрийском мундире и с лицом, белым от страха. В австрийском мундире! Ей бы было приятнее, если бы он явился к ней в лохмотьях, Полине ещё никто не рассказал всей истории его путешествия к побережью моря, поэтому при первой возможности она затащила Дрюо в укромное место и попросила его рассказать всё, что он помнил.

Мало было таких мужчин, которые могли бы в чём-либо отказать княгине, когда глаза её и улыбка были полны очарования и нежной мольбы, но верный генерал сопротивлялся.

— Но ведь я задаю этот вопрос только во благо Наполеона, — сказала она, приврав лишь самую малость. — В Италии мне рассказали об этом ужасные вещи. Если всё не так, то следует внести поправки.

Дрюо отрицательно помотал головой:

— Есть вещи, ваше высочество, о которых не хочется вспоминать.

— О, но этим вы делаете только хуже! Вы заставляете меня верить тем ужасным слухам.

Попавшись в ловушку, смущённый генерал ответил:

— Нет, нет, ваше величество, ничего особенного не было. Просто кое-где толпа немного возмущалась, но...

— А теперь вы должны рассказать мне всё, — приказала она. — Начиная с Фонтенбло.

И он сдался.

— И это вся история? — спросила она твёрдым голосом, когда генерал замолк. — Ну что ж, в ваш рассказ необходимо внести поправки.

Генерал не знал, что она под этим подразумевала.

Посетители, туристы, шпионы — и даже, как говорили, наёмные убийцы — докучали Портоферрайо словно рой мошкары. Очень часто было трудно сказать, кто есть кто. Почтенные граждане подвергались слежке и запугиванию, настоящие шпионы вынюхивали своих коллег по ремеслу, принимая сторонников за противников, а полиция, честно задержав какую-нибудь подозрительную личность, получала выговор за то, что влезла в дела одного из людей Наполеона. Эта мошкара проникала повсюду, даже, по мнению некоторых, во дворец Мулини. Говорили, что одна из служанок Полины на содержании у парижской полиции. Каждому соглядатаю следовало бы носить жестяную бляху с заглавной буквой «К», так как вся эта шпиономания пошла от Кемпбелла.

В основной своей массе шпионы были страшно глупы. Особенно глупы и фантастичны по своему содержанию были их донесения. В одном говорилось, что Наполеон в приступе хандры сидел на дне канавы по пояс в воде в мундире полковника. Затем, промокший до нитки, он куда-то поскакал и через некоторое время вышел на лодке в море. Через час или два он будто бы сказал: «Я поеду во дворец и переоденусь. У меня ноги промокли».

Согласно другому донесению, однажды ноябрьской ночью Али, «мамелюк», вошёл в спальню императора, чтобы погасить лампу, которая горела до утра (уже здесь эта байка блистает вопиющим неправдоподобием: Наполеон терпеть не мог даже слабого света в спальне). «Император внезапно проснулся, вскочил с постели и, приняв Али за вора или убийцу, убил его выстрелом в голову». Однако Али прожил ещё много лет после этой «истории».