Фредерик Бриттен Остин - Наполеон

Не считая установки аванпостов, противник — особенно австрийцы — ещё не начал выдвигаться со своих разбросанных далеко в тылу зимних квартир. Он постарается не тревожить его раньше времени и захватит врасплох. Если неожиданный бросок на укреплённый лагерь пройдёт успешно, всё остальное станет делом техники. План операции был ему ясен во всех деталях, любая неожиданность — предусмотрена; ему не терпелось оказаться на поле боя и начать драму, которая, обладай он тогда властью, началась бы два месяца назад. В этом случае он мог бы нанести на равнинах Италии окончательный разгром врагу до наступления летней жары, несущей с собой болезни. Ему не терпелось вступать в сражения и одерживать победы, которые поразили бы Жозефину и доказали ей, кто он такой на самом деле, заставили бы её полюбить его так же, как он любил её. Жозефина... Что делала она сейчас, в этих сгущавшихся сумерках, в то время как он слушал стук колёс по бесконечной дороге? Весело готовилась к какой-нибудь фривольной вечеринке, к встрече с толпой никудышных щёголей-роялистов? А может, она уже забыла его? Нет, нет. Он отогнал эту мысль. Она любит его. Она будет любить его. Пусть только дождётся вести о первых победах!

К действительности его вернул весёлый голос над чем-то подшучивавшего Жюно:

— Спорим на су, что я отгадаю ваши мысли, мой генерал? — Правильнее было бы сказать «гражданин генерал», но молодой главнокомандующий уже дал понять, что республиканская форма обращения ему не по вкусу. — Итак, о чём вы думаете? Наверно, о том, как мы войдём в Италию. Вина там не так хороши, но зато женщины превосходны!

Бонапарт улыбнулся своему молодому адъютанту. Он любил Жюно, этого бесшабашного весельчака, не очень умного, но преданного ему самозабвенно.

— Все кавалеристы одинаковы. Мечтают только о вине и женщинах. Я как раз думал о том, как раздобыть их для тебя. Будем надеяться, что старик Болье со своими австрийцами ещё дрыхнет. Тогда тебе достанется всё вино и все женщины!

К нему наклонился молодой Шове:

— Видите ли, генерал, я тоже размышлял. Эти горы между нами и Италией совершенно бесплодны. У нас будут трудности со снабжением. Армии придётся везти с собой всё. Нам понадобится очень много вьючных животных. А на Ривьере ничего не достать. Возможно, нам придётся запастись зерном в Генуэзской...

Бонапарт добродушно прервал его. Шове именно тот интендант, который ему нужен, он всегда ревностно заботится о своём деле.

— Если мы сможем заплатить за него, мой дорогой Шове! Министерство финансов смогло выделить мне только две тысячи луидоров золотом — на большее они не рискнули. В Париже сказали, что правительственных кредитов больше не существует. Но нужно каким-то образом собрать деньги, и немедленно. Мы не можем отправиться в поход без них. Армии нужны обувь, одежда, оружие, продукты питания — всё необходимое! Жалованье не выплачивается уже несколько месяцев. Если мы не сможем получить заем у Генуэзской республики, нам придётся занимать под сто процентов у этих хитрых генуэзских евреев, — засмеялся он. — Пойти и убедить их финансировать наше предприятие будет твоей первой задачей!

Шове серьёзно кивнул.

— Хорошо, генерал. На какое время занимать деньги?

— На три месяца. Или до тех пор, пока не возьмём Милан.

Шове кивнул опять.

— Думаю, что смог бы убедить их. Но условия будут грабительскими. Лучше иметь дело с Россиньоли. Одним боком он с итальянскими революционерами, а другим — с евреями.

Бонапарт согласился, и два молодых человека принялись увлечённо обсуждать подробности предстоящей кампании. Какой минимум средств понадобится для покупки самого необходимого. Вопросы устройства военных складов и транспортировки грузов в горах. Мошенничество компаний-поставщиков и вероятность выполнения ими хотя бы части своих обязательств. Потенциальные возможности смены линий коммуникаций.

Молодой Жюно зевнул и задремал.

Два дня спустя, на почтовой станции Шансо, Наполеон написал Жозефине:

«Я писал тебе из Шатильона и послал доверенность на получение денег с моего счёта... Каждое мгновение всё более и более отдаляет меня от тебя, мой обожаемый друг, и каждое мгновение оставляет у меня всё меньше и меньше сил выдерживать нашу разлуку. Ты постоянно присутствуешь в моих мыслях, но мне не хватает воображения представить, чем ты теперь занимаешься. Если я вижу тебя печальной, то сердце моё разрывается от боли, а если ты веселишься в кругу друзей, я упрекаю тебя за то, что ты так быстро забыла меня...

Мне начинает казаться, что я более не могу рассчитывать на твоё доброе расположение ко мне... Если меня спрашивают, хорошо ли я спал, я чувствую, что, прежде чем ответить, я должен послать курьера и получить ответ, что ты хорошо отдохнула... И пусть гений, всегда хранивший меня в минуты наибольших опасностей, теперь бережёт тебя, а я останусь без покровительства. Ах! Будь не весёлой, но немного грустной, и пусть твоя душа не знает горя, а твоё прекрасное тело болезней...

Пиши мне, мой ласковый друг, пиши подробно и прими тысячу и один поцелуй в знак моей нежной любви и верности.

Бонапарт».

Он написал это письмо в порыве чувства. Его сердце разрывалось от разлуки. Она должна, должна любить его! В рассеянности Наполеон забыл, что она теперь его законная супруга, и адресовал письмо «Гражданке Богарне, улица Шантерен, Париж».

И вот наконец Ницца. Он прибыл двадцать шестого марта, или шестого жерминаля, в половине пятого пополудни, и с момента приезда, не зная ни минуты покоя, занимался неотложными делами. Только работая всю ночь и весь день, он успевал сделать самое необходимое.

Армия находилась в гораздо худшем состоянии, чем он предполагал. Во время деловой поездки из Марселя в Ниццу он провёл инспекцию войск и сделал множество чрезвычайно неприятных открытий; таков был результат командования Шерера за год с лишним, истекший после отъезда Бонапарта в Париж. От военных лагерей остались только названия. Люди жили в окопах, покрытых натянутыми на палки рваными одеялами, ютились в пещерах на склонах скалистого побережья... Они появлялись оттуда, подобные толпе жалких дикарей, и становились солдатами только тогда, когда под звуки горна и дробь барабана строились в шеренги. Их форма напоминала плохо залатанные лохмотья бродяг. У половины не было башмаков. У тысяч — мушкетов, ещё больше солдат не имело штыков и другой амуниции. Месяцами без жалованья, обворованные гражданскими поставщиками продовольствия (все компании-поставщики были акционированы политиками из Директории), они вызывали жалость своей худобой и бледностью. Офицеры бедствовали вместе с подчинёнными. Мало кто из них имел лошадь. Животные или давно сдохли, или их съели. Переполненные госпитали напоминали зловонные сараи, где раненые сотнями умирали от эпидемий или недоедания.